Глава 1

В тихом пригороде Коламбуса, Огайо — типичного американского города среднего размера, где улицы утопают в зелени аккуратных лужаек, а дома стоят ровными рядами, как солдатики на параде, — жил обычный семейный дом на две семьи. Белые ставни, красная крыша, небольшой сад с барбекю во дворе. Ничего выдающегося, но уютного. Здесь обитала семья Харрис: отец, мать и их единственный сын. Этот дом был островком стабильности в мире, где всё менялось слишком быстро, — место, где каждый день начинался с предсказуемого ритуала: кофе по утрам, газеты по вечерам и редкие, но тёплые объятия на праздники.

Ричард Харрис, сорока пяти лет, был надёжным, как швейцарские часы. Средний менеджер в небольшой логистической фирме, он вставал рано, целовал жену в щёку и уезжал на работу, возвращаясь к ужину с газетой под мышкой. С возрастом его либидо угасло, как догорающий костёр, — не было ни скандалов, ни обид, просто тихая рутина. Секс с женой случался раз в пару месяцев, механически и без искры, и Ричард давно смирился с этим, предпочитая вечерний футбол или книгу. Он любил Элизабет по-настоящему, но его любовь была спокойной, как озеро в штиль: без волн, без бури, просто вечная гладь. В последнее время он замечал, как её глаза иногда тускнеют, когда он обнимает её на ночь, но списывал это на усталость от работы.  

— Мы все стареем, — думал он, не подозревая, как глубоко копится в ней неудовлетворённость, делая её характер ещё строже, как корку льда на том самом озере.

Его жена, Элизабет, или просто Лиз для близких, в свои тридцать восемь выглядела как модель с обложки глянцевого журнала. Высокая брюнетка с длинными прямыми волосами, ниспадающими до середины спины, она обладала аристократической красотой: высокие скулы, прямой нос, полные губы и глаза цвета тёмного шоколада, которые могли пронзить насквозь. В юридической фирме, где она работала старшим партнёром, её боялись и уважали — строгая, требовательная, с манерой держаться, словно королева в деловом костюме. Фигура Элизабет была идеалом фитнес-модели: грудь размера 94 см, узкая талия 66 см, широкие бёдра 97 см и большая, округлая, упругая попка, которую она поддерживала ежедневными занятиями йогой и пилатесом. Дома она предпочитала облегающие штаны для йоги и топы, которые подчёркивали каждый изгиб её тела, но её гордый взгляд и строгий тон не позволяли никому — даже мужу — перейти границу. Элизабет любила Ричарда за его надёжность, но в глубине души тосковала по страсти, по тому, чтобы кто-то взял контроль, заставил её почувствовать себя желанной не как партнёрша по рутине, а как женщина, полная огня. Эта тоска проявлялась в её строгости: она командовала на работе, дома, даже в мелочах, чтобы заполнить пустоту внутри.

Их сын, Алекс, только что отметил восемнадцатилетие. Студент местного колледжа, он был типичным парнем: ростом 178 см (5 футов 10 дюймов), слегка спортивный от школьного футбола — не качок, но подтянутый, с широкими плечами и лёгкой щетиной на подбородке. Любопытный, немного неуверенный в себе, особенно в вопросах секса — девственник, чьи фантазии крутились вокруг однокурсниц, но дальше поцелуев дело не заходило. Алекс обожал мать, но её строгость иногда давила, как тяжёлый плащ. Он видел, как она смотрит на него с гордостью, но и с ожиданием:  

— Будь мужчиной, Алекс. Не разочаровывай меня.  

Втайне он фантазировал о ней — неосознанно, как многие парни в его возрасте, — но гнал эти мысли прочь, краснея от стыда. Для него Элизабет была идеалом: сильная, красивая, недостижимая. А отец... отец был просто «папой» — надёжным, но далёким, как тень.

Это было субботнее утро, солнечное и свежее. Лучи пробивались сквозь тюлевые занавески гостиной, отбрасывая золотистые блики на ковре. Ричард, в своей любимой клетчатой рубашке, собирал чемодан в гостиной. Он уезжал на два дня — смесь деловой поездки и рыбалки с коллегами в соседнем штате. Воздух пах свежесваренным кофе и тостами из кухни.  

— Не скучай по мне, Лиз, — сказал он, чмокнув жену в щёку.  

Поцелуй был сухим, как осенний лист, — привычный жест, лишённый жара. Элизабет улыбнулась уголком рта, но в её глазах мелькнула тень — та самая неудовлетворённость, что копилась годами, делая её характер ещё строже. Она поправила волосы, кивнула:  

— Конечно, Рич. Будь осторожен на дороге. И позвони, когда приедешь.  

Её голос был ровным, профессиональным, как на совещании в офисе. Ричард улыбнулся, подхватил сумку:

— Обязательно. Люблю вас обоих.  

Он имел в виду её и Алекса, но слова повисли в воздухе, как эхо.

Алекс спустился вниз, зевая, в шортах и футболке. Волосы растрёпаны, глаза ещё сонные от позднего вчерашнего просмотра сериала.  

— Пап, давай помогу с багажом, — предложил он, подхватывая сумку.  

Ричард хлопнул сына по плечу:  

— Хороший парень. Присмотри за мамой, ладно? И не забудь про уроки. Колледж — это не шутки.  

Алекс кивнул, чувствуя привычный укол ответственности:  

— Конечно, пап. Удачи с рыбой. Привези фото с уловом.  

Они вышли на крыльцо, загрузили багажник седана. Двигатель заурчал, и Ричард уехал, махнув рукой в облаке пыли. Дом опустел, оставив эхо тишины. Алекс постоял на крыльце, вдыхая утренний воздух — смесь травы и бензина. Без отца дом казался... легче. Свободнее. Он улыбнулся про себя: выходные впереди, без лекций, без тренировок. Может, поиграть в видеоигры или... что-то ещё. Что-то, о чём он не решался думать.

Элизабет уже была на кухне, готовя завтрак. В облегающем белом топе без лифчика её полная грудь слегка покачивалась при каждом движении, а чёрные штаны для йоги обтягивали упругую попку, как вторая кожа. Она нарезала овощи для омлета, её длинные волосы собраны в хвост, открывая грациозную шею. Аромат специй — лука, перца, свежего базилика — наполнял воздух, смешиваясь с запахом кофе из кофемашины. Элизабет двигалась уверенно, как всегда: каждый ножевой удар точен, каждый жест экономен. Но в тишине дома, без Ричарда, она позволила себе на миг замедлиться, глядя в окно на сад.  

— Два дня, — подумала она. Два дня без рутины. Без сухих поцелуев. Что-то в ней шевельнулось — неясное, тёплое, как предчувствие.  

— Доброе утро, соня, — сказала она строгим, но тёплым тоном, когда Алекс вошёл.  

— Садись, сейчас будет еда. И не забудь, сегодня уборка — твоя очередь мыть посуду.  

Её голос был как всегда авторитетным, но в нём скользнула нотка мягкости — редкая, как солнечный проблеск в пасмурный день.

Алекс плюхнулся за стол, кивая.  

— Да, мам. Утро какое-то... спокойное без папы.  

Он улыбнулся, но в голове крутилась мысль о свободных выходных — может, поиграть в видеоигры или... что-то ещё. Что-то, что заставляло его взгляд невольно скользнуть по её фигуре: по изгибу бедра, когда она наклонялась к плите, по тому, как топ обрисовывал контуры груди. Он покраснел, отводя глаза.  

— Эй, омлет выглядит аппетитно. Ты всегда готовишь как шеф-повар.

Элизабет повернулась, улыбаясь уголком губ.  

— Спасибо, милый. Но комплименты не отменяют уборку.  

Она поставила тарелку перед ним — золотистый омлет, посыпанный зеленью, с тостами и кофе. Села напротив, скрестив ноги, и отхлебнула из своей кружки. Разговор потёк легко: о его лекциях по экономике, о её сложном клиенте в фирме — каком-то упрямом подрядчике, который не понимает, что «нет» значит «нет».  

— Люди такие идиоты, — вздохнула она, качая головой.  

— Иногда хочется просто... взять и заставить их слушаться.  

Её глаза на миг встретили его взгляд — пронзительный, шоколадный, — и Алекс почувствовал, как по спине пробежал озноб. Не страх, а что-то иное. Что-то возбуждающее.

Глава 2

После завтрака Алекс решил разобраться с хламом. Тарелки ещё дымились на столе, но энергия утреннего кофе бурлила в венах.  

— Мам, я на чердак — поищу старые комиксы, помнишь, те, что дед оставил? — крикнул он, поднимаясь по скрипучей лестнице.  

Элизабет кивнула из кухни, смывая посуду:  

— Только не устраивай там бардак, Алекс. И надень маску — пыльно там.  

Её голос эхом отозвался, строгий, но заботливый. Алекс улыбнулся:  

— Понял, босс.  

Он всегда так её называл в шутку — «босс» — поддразнивая за её офисный стиль. Но сегодня слово повисло в воздухе чуть дольше, вызвав странное тепло в груди.

Чердак был пыльным царством забытого: коробки с рождественскими украшениями, покрытыми паутиной, сломанный велосипед с облупившейся краской, пожелтевшие фотоальбомы с снимками детства — вот он, трёхлетний, на руках у мамы, её улыбка ослепительна даже на старой бумаге. Воздух тяжёлый, пропитанный запахом старого дерева и пыли, которая танцевала в лучах света из маленького окошка под крышей. Алекс чихнул, протирая глаза, и начал копаться в углу, где, по воспоминаниям, хранились вещи деда. Дедушка был моряком, странником, коллекционером «экзотики» из далёких портов — от африканских масок до индийских благовоний.  

— Интересно, что здесь ещё спрятано, — пробормотал Алекс, отодвигая коробку с ржавыми инструментами.

Наткнулся на потёртый деревянный сундук — фамильную реликвию деда, потемневшую от времени, с резными узорами, напоминающими волны океана. Замок ржавый, но хлипкий; Алекс легко взломал его кухонным ножом, который прихватил снизу. Крышка скрипнула, открываясь с протестом, и внутри раскрылось сокровище: стопка пожелтевших морских карт, с пометками на неизвестных языках; старый латунный компас, чья стрелка всё ещё дрожала, указывая север; и... нечто особенное. Старинный серебряный амулет, размером с ладонь, круглый, с выгравированными рунами, похожими на древние письмена — смесь кельтских узоров и чего-то более экзотического, словно из забытого фольклора. На цепочке из того же серебра, потемневшем от времени, но всё ещё блестящем в пылинках света. Обратная сторона была испещрена мелким текстом на неизвестном языке — что-то вроде заклинания, с завитушками и символами, которые казались живыми, пульсирующими под пальцами. Амулет казался красивым, почти магическим: в центре — большой синий камень, переливающийся в лучах света из окошка, как глаз дракона, полный тайн.

Алекс взял его в руки, и металл оказался тёплым на ощупь — не холодным, как ожидалось от серебра, а тёплым, словно только что из ладони другого человека.  

— Круто, — пробормотал он, поворачивая амулет.  

Камень вспыхнул синим, отражая солнечный блик, и по телу Алекса пробежала волна — лёгкая, как электрический разряд, спустившаяся от шеи к груди, а потом ниже, к животу. Сердце стукнуло чаще, кровь прилила к щекам, и в шортах шевельнулось что-то тёплое, возбуждающее.  

— Фигня какая-то, — подумал он, качая головой.  

Но снять не стал. Вместо этого надел цепочку на шею, и амулет лёг на грудь, прижавшись к коже под футболкой. В старом, потрескавшемся зеркале на чердаке — реликвии из бабушкиного гардероба — он выглядел... иначе. Более уверенным. Плечи расправились, взгляд стал острее, щетина на подбородке казалась мужественнее. Камень слегка пульсировал, синхронно с сердцебиением, и Алекс почувствовал прилив сил — как будто амулет шептал:  

— Ты можешь всё.  

Он усмехнулся своему отражению:  

— Ладно, приятель, посмотрим, что ты умеешь.  

Спустился вниз по лестнице, амулет болтался на груди, тёплый и тяжёлый, как тайна. Кухня ждала, и мама — с её строгим взглядом и соблазнительными изгибами. Что-то в воздухе изменилось, и Алекс не знал, что именно.

Глава 3

Алекс вернулся на кухню, где Элизабет как раз раскладывала омлет по тарелкам. Аромат специй и кофе наполнял воздух, смешиваясь с солнечным теплом, льющимся через окно. Она повернулась, её грудь колыхнулась под тонкой тканью топа, соски проступили сквозь белый хлопок — ничего необычного для дома, где они давно привыкли к таким повседневным моментам, но сегодня Алекс заметил это острее. Его взгляд задержался на миг дольше, чем следовало: на том, как ткань обрисовывает полные формы, на изгибе бедра, когда она наклоняется к столу. Амулет на его груди теплился, посылая лёгкие импульсы тепла, и это странное ощущение — смесь любопытства и возбуждения — заставило его сглотнуть.  

— Нашёл что-то интересное? — спросила она, ставя тарелку перед ним.  

Её голос был ровным, аристократическим, с той ноткой авторитета, что заставляла его выпрямляться. Тёмные глаза скользнули по его лицу, оценивающе, но тепло.

— Ага, смотри, — сказал он, вытаскивая амулет из-под футболки.  

Металл блеснул на свету, руны отразили блики, а синий камень засверкал, как живое пламя.  

— Дедов, наверное. Красивый, да? Тут даже текст какой-то на обратной.  

Он вертел его в пальцах, и пальцы невольно скользнули по гравировке. Текст был странным — смесь латинских букв и символов, как из фэнтези-книги, вибрирующий на языке, когда он мысленно проговаривал. Бездумно, просто чтобы заполнить паузу, Алекс прочитал вслух:  

— Аштар'к велор... тириан суль... домина эрота...  

Слова слетели с языка легко, словно он знал их всегда, хотя язык был чуждым, вибрирующим в горле, как древний гимн. Каждый слог отдавался эхом в воздухе, и на миг кухня показалась меньше, интимнее.

Элизабет замерла на миг, нож в её руке дрогнул. Её глаза на секунду расширились, а по телу прошла невидимая дрожь — как электрический разряд, спустившийся от шеи к бёдрам, разжигая внутри что-то древнее: волну тепла, похоти, подчинения. Киска увлажнилась внезапно, соски затвердели под топом, бёдра сжались инстинктивно, но внешне она осталась спокойной, как статуя — королева, не показывающая слабости.  

— Интересная штука, — ответила она ровно, садясь напротив и беря вилку.  

— Похоже на антиквариат. Дед всегда тащил домой всякую экзотику. Ешь давай, остынет.  

Её голос не дрогнул, но в глубине глаз мелькнуло что-то новое — искра, которую она сама не поняла. Она отхлебнула кофе, чувствуя, как тепло разливается по телу, а мысли путаются:  

«Что это было? Как будто... он позвал меня».

Они болтали за едой — о его учёбе, о скучных лекциях по экономике, где профессор монотонно бубнит о кривых спроса, словно читает заупокойную.  

— Я там чуть не уснул вчера, — пожаловался Алекс, жуя омлет.  

— А у тебя? Как этот клиент — тот, который вечно спорит?  

Элизабет усмехнулась, отрезая кусок тоста:  

— Всё тот же. Думает, что может переиграть меня в контракте. Но я его прижму — как всегда.  

Разговор тёк легко, как река в тёплый день, но Алекс то и дело поглядывал на амулет, вертя его в пальцах. Камень пульсировал мягко, и с каждым касанием по телу пробегала волна уверенности.  

— Ты всегда такая строгая, мам, — сказал он вдруг, глядя на неё с улыбкой.  

— Как босс в офисе. А помнишь, когда я был мелким, ты меня баловала? Мороженое на ужин, поздние сказки...

Элизабет усмехнулась, отпивая кофе. Её губы оставили след помады на кружке — алый, соблазнительный.  

— Баловала? Ты имеешь в виду, когда позволяла тебе есть мороженое на ужин? Это было разово. Мамы должны воспитывать, а не потакать. Иначе вырастет избалованный лентяй.  

Но в её тоне скользнула теплота, и она наклонилась ближе, поправляя прядь его волос.  

— Хотя... ты и сейчас не так уж плох. Просто неделя тяжёлая была, да? Лекции, тренировки. Может, кофе налью ещё? Без сахара, как ты любишь.

Алекс моргнул, удивлённый — она редко предлагала такие мелочи первой.  

— Эээ, да, спасибо. Но... подвинься ближе, а то холодно от окна дует.  

Слова вырвались шутливо, импульсивно, под влиянием амулета, который теплился на груди, как подсказка. Он ожидал её фирменного «Садись нормально, Алекс» — строгого тона, который всегда ставил на место. Но Элизабет встала без колебаний. Она подошла к кофеварке, налила кружку именно так, как он просил — чёрный, горячий, без единой капли сахара, — и поставила перед ним. Затем, вместо того чтобы вернуться на место, села рядом, её бедро прижалось к его. Тепло её тела проникло сквозь ткань йога-штанов и шорт, и Алекс уловил лёгкий аромат её духов — мускусный, с ноткой ванили, смешанный с естественным, женственным запахом кожи после утренней йоги.

— Эй, мам, ты чего? Я же в шутку, — сказал он, удивлённо моргая.  

Сердце стукнуло чаще — это было... не так. Не по-матерински. Амулет на его груди нагрелся сильнее, посылая импульс возбуждения вниз, к паху. Элизабет повернулась к нему, её тёмные глаза встретили его взгляд спокойно, с теплотой, которая казалась глубже обычного.  

— Я же твоя любящая мамочка. Мама должна заботиться о своём сыне. Всегда. Даже в мелочах.  

Её рука легла на его колено — лёгонько, но твёрдо, — и этот жест был как искра: невинный, но полный обещания.

Алекс замер, вилка в руке повисла. Что-то было не так. Её тон был искренним, но в нём сквозила новая нотка — податливость, как шёлк под пальцами, готовая развернуться в бархат.  

— Ладно... эээ, спасибо. А что, если я попрошу ещё чего? Типа, помассируй плечи? От этой пыли на чердаке ноет всё тело.  

Он сказал это полушутя, тестируя, но голос дрогнул от внезапного прилива адреналина. Амулет пульсировал, и Алекс почувствовал, как член шевельнулся в шортах — лёгкое напряжение, вызванное близостью её тела.

Элизабет кивнула, не моргнув глазом. Её руки легли на его плечи — сильные, но нежные, пальцы вдавились в мышцы, разминая узлы с профессиональной точностью, как после её пилатеса. Она придвинулась ближе, её грудь коснулась его спины, мягкая и тёплая сквозь топ, соски проступили отчётливее, трущиеся о ткань.  

— Так лучше, милый? Скажи, если сильнее. Я хочу, чтобы тебе было хорошо.  

Её дыхание коснулось его уха, горячее, с лёгкой хрипотцой, и аромат духов усилился, обволакивая, как туман.

Он сглотнул, чувствуя, как кровь приливает вниз, член наливается в шортах.  

— Мам... всё нормально? Ты не против? То есть... это же... не по-нашему.  

Слова вырвались сбивчиво, но тело предательски откинулось назад, ближе к её теплу. Амулет теплился, шепча:  

«Продолжай».

— Конечно, нет, — прошептала она, продолжая массаж, пальцы скользнули ниже, к лопаткам.  

— Ты мой сын. Ты можешь просить всё, что хочешь. Я сделаю всё для тебя. Всегда.  

В её голосе мелькнула дрожь — не сопротивление, а что-то иное: предвкушение, как будто слова амулета разожгли в ней огонь, который она давно прятала.

Алекс повернулся, глядя на неё. Её лицо было близко — идеальное, аристократическое, с румянцем на щеках, губы слегка приоткрыты.  

— Любые желания? Правда? Даже... ну, не такие материнские?  

Сердце колотилось, как барабан, возбуждение нарастало, член стоял полувозбуждённый, трусики натянулись.

— Правда, сынок. Я для тебя. Что бы ты ни захотел — я сделаю.  

Она улыбнулась, и в этой улыбке было что-то новое — приглашение, сладкое и опасное, как запретный плод. Её глаза блестели, тело слегка подалось вперёд, грудь колыхнулась.

Сердце Алекса заколотилось. Он экспериментировал осторожно, голос дрожал:  

— Тогда... обними меня. По-настоящему.  

Она обняла, её руки скользнули по его талии, прижимая ближе, тело прильнуло — мягкие груди против его груди, бёдра к бёдрам. Тепло её кожи сквозь ткань жгло, как огонь.  

— А теперь... можно потрогать тебя? За талию? Просто... так.  

Пальцы Алекса легли на её узкую талию, скользнули ниже — к бедру, а потом к попке. Круглая, упругая, как спелый персик под йога-штанами. Он сжал, чувствуя эластичность мышц, и она не шелохнулась, только выдохнула тихо, прижимаясь ближе.  

— Всё нормально? — прошептал он, член напрягся полностью, головка упёрлась в ткань шорт.

— Да, сынок. Я твоя. Делай, что хочешь. Трогай мамочку, как тебе нравится.  

Её голос стал ниже, хриплым, бёдра слегка качнулись, трущиеся о его ногу. Внутри неё огонь разгорался — амулет шептал в её крови, заставляя тело отзываться на каждое касание.

Эскалация нарастала, воздух в кухне сгустился, пропитанный ароматом кофе и возбуждения.  

— Поцелуй в щёку? — он наклонился, губы коснулись её щеки, мягкой, как бархат, с лёгким привкусом соли от утреннего пота.  

Она повернула голову, и поцелуй соскользнул на уголок губ — тёплый, влажный.  

— А в губы? Можно?  

Губы встретились — мягкие, тёплые, полные. Язык Алекса робко коснулся её, и она ответила, податливо, её язык сплёлся с его, влажный и горячий, исследующий. Поцелуй длился секунды, но показался вечностью: вкусы смешались — кофе, мята от её зубной пасты, соль от его кожи. Он отстранился, дыша тяжело, глаза затуманены.  

— Мам... я могу... твою грудь потрогать? Пожалуйста?

Элизабет откинулась чуть, расстёгивая топ одной рукой — медленно, соблазнительно, ткань распахнулась, обнажив тяжёлые, упругие груди — полные, с розовыми сосками, уже твёрдыми от возбуждения, венки проступили под бледной кожей.  

— Конечно, милый. Трогай свою мамочку. Они твои.  

Руки Алекса легли на них — тёплые, тяжёлые, как спелые дыни, кожа бархатистая, соски твёрдые под пальцами. Он сжал, потянул соски, крутанул, и она застонала тихо, выгибаясь навстречу, бёдра раздвинулись инстинктивно.  

— Боже... мам, это... ты уверена? Это же... мы...

— Да, милый. Ты хозяин. Я сделаю всё, что ты захочешь. Всё. Трогай, сжимай... мамочка любит, когда ты так делаешь.  

Её стоны были тихими, но полными — хриплыми, как из глубины горла, тело таяло под его руками. Амулет на его груди пылал, и Алекс почувствовал прилив мощи: это было реально. Его мама — строгая, гордая — подчиняется. И кайфует от этого.

Глава 4

Алекс не выдержал. Возбуждение накрыло его волной — член стоял колом в шортах, предэякулят пропитал ткань, тело горело от близости её кожи. Поцелуй возобновился — жадный, с языками, сплетающимися в танце, его руки мяли её груди, пальцы крутили соски, тянули, заставляя её стонать в его рот. Элизабет таяла, как воск под пламенем: её тело выгнулось, бёдра потерлись о его, киска пульсировала от влаги, пропитывая йога-штаны.  

— Сынок... да... трогай маму... сильнее, — прошептала она, её руки скользнули по его груди, вниз, к шортам.  

Пальцы расстегнули пуговицу, спустили молнию, вытащили член — твёрдый, венозный, 18 см (7 дюймов) длиной, головка набухшая, фиолетовая от напряжения, капля предсемени блестела на кончике.  

— О, милый... такой большой для мамочки. Такой горячий... он хочет меня?

Алекс задохнулся, когда её пальцы обхватили ствол — нежно, но уверенно, дроча медленно, вверх-вниз, большой палец скользнул по головке, размазывая влагу.  

— Мам... блядь... это... не могу поверить.  

Слова утонули в поцелуе, его язык вторгся глубже, исследуя её рот, вкушая её стоны. Руки сорвали её топ полностью, отбросив на пол, губы припали к груди — сосал сосок жадно, как младенец, но с похотью взрослого, зубы слегка прикусили, язык кружил по ареоле. Она выгнулась, впиваясь пальцами в его волосы, прижимая ближе:  

— Да, сынок! Соси мамкины сиськи! Они твои... кусай, милый, мамочка любит боль... от тебя.

Одежда слетела в хаосе — её штаны спущены к лодыжкам, трусики отброшены в сторону, чёрные, пропитанные соками, оставляя влажный след на линолеуме. Киска Элизабет была идеальной: выбритая, с пухлыми губками, розовыми и набухшими, уже мокрой, блестящей от соков, клитор торчал, как жемчужина, манящий. Аромат мускусный, солёный, возбуждающий — как океан после шторма. Алекс опустился на колени, вдохнул глубоко, чувствуя, как член дёргается от запаха. Язык коснулся клитора — лёгонько, пробуя, и она вздрогнула, ноги раздвинулись шире, упираясь в край стола.  

— О да! Лижи мамочку! Сделай меня мокрой для тебя... твой язычок такой горячий...  

Её голос сорвался на стон, бёдра качнулись вперёд, прижимая киску к его лицу.

Он лизал жадно — клитор, губы, внутри, проникая языком, её соки текли по подбородку, солёные и сладкие, как нектар. Пальцы раздвинули губы шире, один скользнул внутрь — туго, горячо, стенки сжались, пульсируя. Она стонала, бёдра дрожали, одна рука на его голове, прижимая ближе, вторая на своей груди, сжимая сосок.  

— Хороший мальчик... мой сын... трахай языком свою шлюху-маму! Глубже... да, вот так... мамочка течёт для тебя!  

Её тело извивалось, попка терлась о край стола, стоны эхом отражались от стен кухни — низкие, животные, полные похоти.

Встав, Алекс прижал её к столу — тарелки сдвинулись, кофе плеснулось, но им было плевать. Член упёрся в бедро — горячий, скользкий от её слюны и соков.  

— Мам... я... хочу тебя. Хочу войти... трахнуть.  

Голос дрожал от возбуждения и шока, руки дрожали на её бёдрах, пальцы впивались в кожу, оставляя следы.

— Возьми меня, милый. Трахни свою мамочку. Я твоя личная шлюшка... твоя дырочка для члена.  

Она раздвинула ноги шире, обхватив его талию ногами, киска раскрылась, приглашая — розовая, мокрая, готовая. Руки потянули его ближе, направляя головку к входу. Алекс вбился одним толчком — медленно, но глубоко, растягивая её стенки, чувствуя, как она обхватывает его, тугая и горячая, как бархатная перчатка.  

— О блядь... мам... ты такая тесная... как девственница...  

Он застонал, бёдра дёрнулись, входя до упора, яйца шлёпнули по её попке.

— Да! Сынок... твой член... заполняет маму... трахай меня, милый! Долби свою шлюху!  

Она выгнулась, ногти впились в его спину, бёдра толкнулись навстречу, устанавливая ритм. Кухня наполнилась звуками — шлёпки тел, хлюпанье её киски, стоны, тяжёлое дыхание. Алекс долбил — сначала осторожно, пробуя, потом жёстче, глубже, стол скрипел под ними, тарелки звенели. Руки мяли её груди, губы сосали шею, оставляя засосы — метки владения.  

— Ты моя грязная мама-шлюха... сосёшь сына... берёшь в себя... блядь, как кайфово!

— Да! Я твоя шлюха... сука для разведения для сына! Осемени мамочку... наполни матку своим семенем... сделай меня беременной от тебя!  

Её слова были грязными, хриплыми, полными отчаяния — амулет разбудил в ней эту сторону, и она кайфовала, крича, выгибаясь, киска сжималась ритмично, доя его член. Оргазм накрыл её первым — тело затряслось, стенки сомкнулись, как тиски, соки хлынули, она завыла:  

— Кончаю! Сынок... твоя мама кончает на твоём хуе!

Это добило его. С рыком Алекс вбился глубоко, член запульсировал, изливаясь в неё — горячие струи семени ударили в матку, заполняя, переполняя, тёплая волна растеклась внутри.  

— Бери, шлюха! Моё семя для тебя! Заполняю твою пизду... ты моя!  

Он держал её, толкаясь мелко, выдавливая каждую каплю, чувствуя, как сперма смешивается с её соками, вытекая по бёдрам.

Они замерли, тяжёло дыша, сплетённые — его член всё ещё внутри, пульсирующий, её ноги обнимают его талию. Семя текло по её бёдрам, капая на пол.  

— Милый... это было... невероятно, — прошептала она, целуя его в губы нежно, глаза блестели от слёз удовольствия.  

— Я твоя навсегда. Твоя шлюшка... твоя мама-любовница.

Алекс, всё ещё внутри, поцеловал её в ответ, шок отступал, уступая эйфории. Тело дрожало от оргазма, амулет на его груди теплился, как сердце.  

— Мам... это... я не знаю, что сказать. Но... да. Ты моя.  

Он вышел медленно, сперма вытекла, блестя на её губках, и она улыбнулась, проводя пальцем, слизывая.  

— Хочешь ещё, сынок? Мамочка готова... всегда.  

День только начинался, и дом ждал их — полный возможностей.

Глава 5

После кухонного взрыва страсти тела Алекса и Элизабет всё ещё дрожали от эха оргазма, как струны, только что отпущенные после долгой вибрации. Воздух на кухне был густым, пропитанным запахом секса — мускусным ароматом её соков, смешанным с солоноватым привкусом его спермы, которая всё ещё сочилась из её киски, оставляя липкие следы на бёдрах и на краю стола. Тарелки с остывшим омлетом стояли нетронутыми, кофе остывал в кружках, но еда давно забылась. Алекс отстранился медленно, его член, всё ещё полутвёрдый и блестящий от их смешанных жидкостей, выскользнул из неё с влажным чмоканьем, и Элизабет издала тихий, жалобный стон потери — как будто часть её души ушла вместе с ним. Она сидела на краю стола, ноги слегка дрожали, широко раздвинутые, киска розовая и распухшая, губки приоткрыты, пропуская наружу белые нити семени, которые стекали по внутренней стороне бёдер, капая на пол с тихим, ритмичным плеском. Её груди вздымались тяжело, соски всё ещё торчали, красные от его зубов и пальцев, а на шее и плечах расцветали свежие засосы — метки его владения, которые она не собиралась скрывать.

Алекс смотрел на неё, дыша прерывисто, глаза горели от смеси шока, триумфа и неутолённой жажды. Амулет на его груди пульсировал теплом, как живое сердце, подгоняя, шепча в венах:  

«Больше. Возьми больше».  

Его член дёрнулся, снова наливаясь кровью при виде её — этой строгой, аристократической женщины, превращённой в разгорячённую шлюху, с растрёпанными волосами, прилипшими к вспотевшему лбу, и губами, припухшими от поцелуев.  

— Мам... блядь, ты... выглядишь как порнозвезда после съёмок, — выдохнул он хрипло, голос низкий, пропитанный похотью.  

Руки потянулись к ней, пальцы скользнули по её бедру, размазывая сперму, и она вздрогнула, выгибаясь навстречу, как кошка, жаждущая ласки.

Элизабет улыбнулась — лениво, похотливо, её тёмные глаза, обычно пронзительные и властные, теперь были затуманены блаженством подчинения.  

— Это потому что я твоя порнозвезда, сынок. Твоя личная шлюшка... готовая на всё, чтобы ты кончил в меня снова.  

Она сползла со стола грациозно, несмотря на дрожь в коленях, и опустилась на колени перед ним — медленно, театрально, как будто это был ритуал поклонения. Её руки легли на его бёдра, ногти слегка царапнули кожу, и она наклонилась ближе, носом уткнувшись в лобок, вдыхая его запах — смесь пота, спермы и мускуса.  

— Позволь маме отблагодарить тебя, хозяин. Я хочу попробовать нас... нашу любовь.  

Губы коснулись головки члена — мягко, нежно, языком слизывая остатки их соков, и Алекс застонал, запустив пальцы в её длинные волосы, сжимая пряди.

Она взяла его в рот медленно, сантиметр за сантиметром, губы растянулись вокруг ствола, обхватывая плотно, как бархатная перчатка. Горло расслабилось, принимая глубже — она заглатывала до упора, нос упирался в его лобок, яйца касались её подбородка, и слюна потекла по стволу, капая на пол. Глаза Элизабет смотрели вверх — полные обожания, слезящиеся от усилий, но горящие похотью, как у послушной рабыни, жаждущей одобрения.  

— Ммм... твой член... такой вкусный, милый. Мамина сперма... и моя пизда... идеальный коктейль, — пробормотала она, не вынимая его, вибрация слов отозвалась в нём дрожью.  

Язык кружил по венам, по уздечке, губы сжимались ритмично, дроча ртом, и она ускорила темп — голова двигалась вверх-вниз, чмокая громко, слюна стекала по подбородку, капая на её груди, делая кожу блестящей.

Алекс рычал, бёдра толкались вперёд инстинктивно, трахая её рот, пальцы в волосах сжимались сильнее, запрокидывая её голову.  

— Да, мам... соси сына... глотай всё, шлюха. Ты рождена для этого — на коленях передо мной, с моим хуем в глотке.  

Его слова были грубыми, пропитанными доминированием, которое амулет разжигал в нём, как пламя, и она стонала в ответ, вибрация от её горла посылала искры по его спине. Руки Алекса спустились ниже — мяли её груди, тянули соски, шлёпали по ним легко, заставляя её тело дёргаться, но рот не отпускал, работая жадно, как машина удовольствия.  

— Глубже... блядь, мам, ты такая талантливая соска... отец никогда не знал, что ты умеешь так.

Упоминание Ричарда кольнуло её — на миг, как укол, но амулет превратил это в топливо для похоти: она заглотила ещё глубже, давясь, слёзы потекли по щекам, но глаза сияли.  

— Никогда... он не трахал меня так... только ты, сынок... только твой член делает меня шлюхой.  

Она вытащила его на миг, облизывая яйца, посасывая каждое по очереди, язык скользил по мошонке, а рука дрочила ствол — мокрый, блестящий от слюны. Затем снова в рот — быстро, глубоко, ускоряя, мыча от усилий. Алекс чувствовал приближение оргазма, яйца подтянулись, но он оттолкнул её голову, вынимая член с чавканьем.  

— Нет... не здесь. Встань, шлюха. Я хочу твою задницу... хочу долбить тебя, как животное.

Элизабет встала, ноги дрожали, но она повернулась послушно, опираясь руками на стол, выгибая спину — попка торчала вверх, круглая, упругая, всё ещё с красными следами от его хватки.  

— Да, хозяин... возьми маму раком. Сделай меня своей сукой.  

Она раздвинула ноги шире, пальцами раздвинула ягодицы, открывая вид — киска сочилась спермой и соками, анус розовый, манящий, попка сжималась в предвкушении. Алекс подошёл сзади, член упёрся в её бедро, скользнул по мокрым губкам, дразня, но не входя. Шлёпнул по попке — сильно, ладонь оставила красный отпечаток, и она вскрикнула от удовольствия, толкаясь назад.  

— Жёстче, милый... шлёпай мамочку... она любит, когда её наказывают.

Он схватил её за бёдра, ногти впились в кожу, и вошёл одним толчком — грубо, глубоко, растягивая её до предела, член погрузился целиком, яйца шлёпнули по клитору.  

— Блядь... мам... ты такая мокрая... вся в моей сперме, а всё равно течёшь, как шалава.  

Ритм был жёстким с самого начала — толчки мощные, быстрые, стол скрипел, её груди болтались, хлопая по дереву, стоны вырывались хриплыми криками. Рука потянула за волосы, запрокидывая голову, открывая шею — он прикусил кожу, оставляя след, другая рука шлёпала по попке ритмично, чередуя щёки, делая их алыми.  

— Ты моя грязная мама-свинья! Беременей от сына... твоя матка — моя, для семени!

— Да! Осемени меня! Я твоя сука для разведения... трахай глубже, сынок! Разорви мамкину пизду... сделай меня беременной твоим ребёнком! — кричала она, толкаясь назад, встречая каждый толчок, киска хлюпала громко, сжимаясь вокруг него, как кулак, доя ствол.  

Пот стекал по их спинам, тела скользили, шлёпки тел эхом разносились по кухне, смешиваясь со стонами — её высокими, отчаянными, его низкими, рычащими. Алекс ускорился, бёдра бились о её попку, как молот, член тёрся о стенки, касаясь шейки матки, яйца шлёпали по клитору, посылая вспышки удовольствия.  

— Чувствуешь, шлюха? Мой хуй в твоей утробе... скоро залью тебя снова!

Оргазм накрыл её внезапно — тело затряслось, как в лихорадке, стенки сомкнулись, пульсируя, соки хлынули, она завыла, впиваясь пальцами в стол, царапая дерево:  

— Кончаю! Наполни матку... да, сынок, осеменяй маму!  

Это сломало его. С рыком Алекс вбился до упора, член дёрнулся — сперма хлынула прямо в матку, горячие потоки, как лава, заполняя её, переполняя, тёплая волна растеклась внутри, выдавливая предыдущую порцию наружу.  

— Бери, сука! Мои дети в тебе... ты моя фабрика спермы!  

Он держал её, толкаясь мелко, выдавливая всё, чувствуя, как она сжимается, выпивая каждую каплю, пока не опустел.

Они рухнули на пол кухни, обнимаясь, тела липкие от пота и жидкостей, дыхание тяжёлое, как после марафона. Элизабет прижалась к нему, голова на груди, слушая биение сердца — его и амулета.  

— Ты кайфуешь, мам? Быть моей шлюшкой... моей сукой для разведения? — прошептал он, целуя её шею, пальцы лениво гладили спину.

— О да, милый. Я рождена для этого — служить тебе, трахаться с тобой, рожать твоих детей. Твой отец... он никогда не мог так. А ты — мой король, мой хозяин.  

Её голос был сонным, но полным блаженства, рука скользнула вниз, обхватив его член — всё ещё тёплый, липкий.  

— Но... это только начало. Давай в гостиную? Там диван... мягче. И я хочу ещё.

Алекс усмехнулся, приподнимаясь, помогая ей встать. Они не оделись — зачем? Дом был их, а тела — обнажёнными, уязвимыми, готовыми. Переходя в гостиную, он шлёпнул её по попке — игриво, но твёрдо, и она хихикнула, как девчонка, виляя бёдрами. Гостиная была уютной — большой диван с мягкими подушками, ковром на полу, телевизор на стене, окно с видом на сад, где солнце уже высоко. Но теперь это пространство превращалось в арену их похоти. Элизабет толкнула его на диван, но он перехватил инициативу, усаживаясь и раздвигая ноги:  

— Нет, шлюха. Сначала ещё раз пососи... подготовь меня для твоей задницы.

Она опустилась на колени между его ног, диван прогнулся под её весом, и рот снова обхватил член — теперь чище, но всё ещё с привкусом их страсти. Сосала медленно, смакуя, глаза в глаза, слюна стекала по стволу, капая на ковёр.  

— Твой вкус... как наркотик, сынок. Я могла бы сосать тебя часами.  

Руки мяли его яйца, пальцы скользили по промежности, дразня анус, и Алекс застонал, запрокидывая голову. Но скоро он потянул её вверх:  

— Хватит. Садись раком на диване... покажи мне свою шлюшью попку.

Элизабет встала на четвереньки, колени на подушках, попка высоко, спина выгнута — классическая поза подчинения, киска и анус открыты, блестящие от соков.  

— Долби меня жёстко, сынок. Сделай маму своей самкой для обрюхивания... трахай, как последнюю суку.  

Алекс встал сзади, член упёрся в её вход — скользнул легко, входя по яйца одним движением. Толчки начались медленными, глубокими, растягивающими, но быстро набрали темп — жёсткий, животный, шлёпки ягодиц о бёдра эхом разносились по комнате, диван скрипел, подушки летели. Он схватил её за волосы, как за узду, запрокидывая голову, свободная рука шлёпала по попке — сильно, оставляя следы, красные, как клеймо.  

— Ты моя грязная мама-шлюха! Кричи... пусть соседи услышат, как сын ебёт мать!

— Да! Трахай! Разорви свою шлюху... о да, шлёпай... мамочка любит, когда её бьют! — выла она, толкаясь назад, киска хлюпала, сжимаясь, груди болтались, как маятники, соски тёрлись о ткань дивана.  

Пот лился градом, тела скользили, воздух наполнился запахом секса — густым, одуряющим. Алекс ускорился, член бился о шейку, яйца шлёпали по клитору, её стоны сливались с его рычанием.  

— Кончай, сука... сжимай меня... я залью тебя снова!

Оргазм ударил её как цунами — тело содрогнулось, стенки сомкнулись, она завыла, впиваясь пальцами в подушку, соки брызнули:  

— Кончаю! Наполни... осеменяй!  

Он последовал, вбиваясь до упора, сперма хлынула — густая, горячая, заполняя матку, переполняя, вытекая по бёдрам.  

— Бери всё, сука для разведения! Мои дети в твоей утробе!  

Они замерли, сплетённые, дрожа, амулет теплился, обещая больше. День только начинался, и страсть не утихала.

Глава 6

День клонился к полудню, солнце палило через окна, заливая дом золотым светом, но тела Алекса и Элизабет были липкими от пота, спермы и соков — как после бури, оставившей следы разрушения и блаженства. Гостиная пропиталась их ароматом: мускусным, солоноватым, с ноткой ванили от её духов, смешанной с потом. Диван был помят, подушки разбросаны, на ковре блестели капли — свидетельства их безумия. Элизабет лежала на спине, ноги всё ещё раздвинуты, киска сочилась свежей порцией семени, матка пульсировала от наполненности, а груди вздымались медленно, покрытые красными следами от шлёпков и укусов. Её волосы разметались по подушке, лицо — румяное, сияющее, глаза полуприкрыты в блаженной усталости.  

— Милый... ты... зверь. Я вся в твоём семени... чувствую, как оно течёт внутри, — прошептала она, рука лениво скользнула по животу, пальцы нырнули в киску, вычерпывая сперму и поднося к губам — слизнула, смакуя, как деликатес.  

— Вкусно... наша любовь.

Алекс сидел рядом, член обмякший, но всё ещё блестящий, тело гудело от удовольствия, амулет на груди теплился мягко, как угли после костра. Он смотрел на неё — на эту женщину, которая час назад была строгой матерью, а теперь — его шлюхой, его собственностью, — и волна нежности смешалась с похотью.  

— Душ? — предложил он хрипло, помогая ей встать.  

Ноги Элизабет подкосились на миг, она оперлась на него, прижимаясь всем телом — груди к груди, бёдра к бёдрам, — и поцеловала в губы мягко, благодарно.  

— Да... душ. Помой свою шлюшку, сынок. Я вся грязная... от тебя.

Ванная была просторной — их гордостью: белая плитка, большая душевая кабина с прозрачными стенами, джакузи в углу, зеркала во всю стену, отражающие свет от окна с видом на сад. Они вошли голыми, не стесняясь — тела были теперь открытой книгой друг для друга. Элизабет повернула кран, и вода зашумела, пар наполнил воздух, тёплый, обволакивающий, как туман в тропиках. Она шагнула под струи первой — вода хлестнула по коже, смывая пот, стекала по её изгибам: по плечам, по груди, собираясь в сосках и капая, по талии, бёдрам, стекая по ногам, смывая сперму с киски. Волосы намокли, прилипая к спине, как чёрный шёлк.  

— Иди сюда, милый... помоги маме, — позвала она, голос мягкий, приглашающий.

Алекс вошёл следом, вода обожгла кожу — горячая, успокаивающая. Он прижал её к себе сзади, руки обхватили талию, член, оживающий от тепла её тела, упёрся в попку.  

— Ты прекрасна, мам... мокрая, как нимфа.  

Губы коснулись шеи, целуя капли воды, язык слизывал солёность кожи. Она вздрогнула, выгибаясь, попка потерлась о него, и он почувствовал, как член твердеет, вставая между ягодиц.  

— Возьми гель... намыль меня, — прошептал он, и она кивнула, беря бутылочку — ароматный, сандаловый, — выдавила на ладони и повернулась лицом к нему.

Пена скользила по её рукам, когда она намылила его грудь — медленно, круговыми движениями, пальцы гладили мышцы, соски, спускаясь ниже, к животу, бёдрам.  

— Мой хозяин... такой сильный... всегда твёрдый для мамы.  

Рука обхватила член — намылила ствол, дроча медленно, пена стекала, смешиваясь с водой, головка блестела под струями. Алекс застонал, руки легли на её груди — намылил их тоже, пальцы сжимали, крутили соски, пена собиралась в ложбинке, стекая ручьями.  

— Твои сиськи... как подушки... люблю мять их.  

Поцелуй под водой — мокрый, страстный, языки сплелись, вода лилась в рот, но им было плевать.

Она опустилась на колени — вода стекала по лицу, по волосам, делая их тёмными, прилипшими.  

— Теперь мамочка пососёт... под душем, как твоя водная шлюшка.  

Губы обхватили головку — горячая, несмотря на воду, язык кружил, слюна смешивалась с пеной, горло приняло глубже, до яиц. Она сосала жадно — чмокая, давясь, глаза смотрели вверх сквозь струи, полные преданности.  

— Глотай, шлюха... пей меня, — рычал он, трахая рот, бёдра толкались, вода хлестала по спинам, пар клубился.  

Руки на её голове — не грубо, но твёрдо, направляя ритм, и она мычала, вибрация отдавалась в нём.

Вытащив, он поднял её — прижал к стене кабины, плитка холодная на фоне горячей воды.  

— Подними ногу... покажи мне себя.  

Она подчинилась — одна нога стояла твёрдо, вторая поднята высоко, закинута на его бедро, тело открыто, как приглашение: киска раскрыта, розовая, всё ещё сочащаяся спермой, смешанной с водой.  

— Войди в меня так, сынок... держи маму на одной ножке, как балерину-шлюху.  

Баланс добавлял интимности — она цеплялась за его плечи, мышцы напряглись, тело дрожало от усилий, но глаза горели. Алекс вошёл стоя — угол был идеальным, член тёрся о G-точку сразу, растягивая стенки.  

— Блядь... мам... так глубоко... ты как... создана для меня.

Движения — медленные, глубокие, каждый толчок выверенный, вода стекала по их телам, смывая пену, шлёпки мокрые, ритмичные.  

— Я люблю тебя, мам. Ты моя... всё. Моя шлюшка, моя любовь, — шептал он, целуя губы, шею, груди, вода лилась по лицам, мешая, но усиливая близость.  

Она балансировала, бёдра качались навстречу, киска сжималась, пульсируя.  

— И я тебя, милый. Твой член — моя жизнь... трахай глубже... чувствуй, как я тёку для тебя.  

Её голос дрожал от усилий и удовольствия, ногти впивались в плечи, оставляя следы.

Разговор тёк под струями — интимный, откровенный.  

— Твой отец... он никогда не мог так. Сухо, быстро... без огня. А с тобой... я жива, сынок. Я твоя... навсегда.  

Она кончила тихо — тело задрожало, стенки сомкнулись, соки смешались с водой, стекая по ноге:  

— Да... кончаю... для тебя.  

Он последовал — толчок глубже, семя хлынуло внутрь, тёплое, несмотря на воду, заполняя её снова.  

— Бери... моя... люблю.  

Они замерли, обнимаясь под струями, поцелуй нежный, долгий.  

— Теперь я счастлива, сынок. Ты — мой король.  

Вода смывала следы, но огонь внутри пылал ярче.

Глава 7

Вечер опустился мягко, как шёлковый плащ, солнце скрылось за горизонтом, оставив небо в оттенках розового и фиолетового, видимых через окно кухни, где они поужинали — или, скорее, перекусили, потому что аппетит к еде уступил место другому. Элизабет накинула только фартук — белый, полупрозрачный, завязанный на талии, подчёркивающий её изгибы: груди колыхались свободно при каждом движении, соски проступали сквозь ткань, попка проглядывала сзади, маня. Она резала салат, жарила стейк, но руки Алекса блуждали — то по бедру, то по груди, пальцы скользили под фартук, дразня клитор, и она стонала тихо, нож дрожал.  

— Милый... не могу сосредоточиться... ты меня отвлекаешь.  

Но улыбалась, раздвигая ноги шире, позволяя ему играть. Алекс сидел голый за столом, член полутвёрдый, откинувшись на стуле:  

— Готовь, шлюшка. А я тебя пальцами... пока ужин не готов.  

Ужин был хаотичным — она кормила его с вилки, сидя на коленях, киска терлась о его член, и они ели медленно, целуясь между кусками, вино лилось по подбородкам.

— В твою спальню, мам. В постель папы... хочу трахать тебя там, где он спит.  

Слова вырвались хрипло, и Элизабет кивнула, глаза вспыхнули — смесь табу и возбуждения.  

— Да... в нашей постели. Пусть простыни пропитаются нами.  

Они поднялись, оставив посуду, и пошли в спальню — большую, с кроватью королевского размера, шёлковыми простынями цвета слоновой кости, прикроватными лампами, отбрасывающими мягкий свет, шкафом с её деловыми костюмами. Воздух здесь был знакомым — лёгкий аромат её духов, смешанный с его одеколоном, но теперь он казался иным, пропитанным предвкушением. Элизабет скинула фартук, лёгла на спину, раздвинув ноги — приглашая, киска блестела от дневных соков и новой влаги.  

— Возьми меня, сынок... миссионерская поза... хочу смотреть в твои глаза.

Алекс лёг сверху, член упёрся в её вход — вошёл медленно, растягивая, чувствуя, как она обхватывает его, тёплая, влажная.  

— Блядь... мам... ты всё ещё тугая... после всего дня.  

Толчки начались нежно, но быстро набрали силу — глубокие, ритмичные, кровать скрипела, простыни сминались. Она обхватила его ногами, руки гладили спину, ногти царапали.  

— Скачи на мне, шлюшка... покажи, как мамочка ебётся.  

Он перевернулся, усаживая её сверху — наездница, её бёдра оседлали его, киска поглотила член целиком, до матки.

Элизабет начала двигаться — медленно сначала, круговыми движениями бёдер, груди прыгали, хлопая по его лицу, соски тёрлись о кожу.  

— Смотри, сынок! Мамкины сиськи для тебя... соси их, милый.  

Он припал к ним — жадно, зубами прикусывая, языком кружа, руки на её попке, шлёпая, направляя ритм. Она ускорилась — прыжки вверх-вниз, хлюпанье киски громкое, стоны вырывались:  

— Да... твой хуй... в матке... трахай маму!  

Грязные разговоры нарастали:  

— Рожай мне детей, грязная мама! Будешь моей фабрикой спермы... шлюхой для осеменения!

— Да! Обрюхачь меня! Я твоя самка... кончай в утробу, хозяин!  

Оргазмы накатывали волнами — она кончила первой, тело содрогнулось, стенки сомкнулись, крик эхом по комнате:  

— Кончаю... на сыночке!  

Он выдержал, перевернул её — на спину, долбя миссионерской позой, потом сзади, шлёпая попку. Кончил дважды — первый раз глубоко, семя хлынуло, заполняя; второй — после паузы, когда она сосала, очищая, и снова вошёл, выливая остатки.  

— Бери... всё... моя вечная шлюха!

Засыпая в объятиях, она шепнула, прижавшись:  

— Я твоя шлюшка свободного использования. Всегда готова... люблю тебя, сынок.  

Ночь окутала их, амулет теплился, обещая завтра.

Глава 8

Воскресное утро ворвалось в спальню мягким сиянием, пробивающимся сквозь полупрозрачные шторы, окрашивающим шёлковые простыни в золотистые тона. Дом Харрис, этот тихий оплот пригородной идиллии, теперь казался Алексу и Элизабет ареной бесконечного карнавала похоти — местом, где каждый уголок, каждая комната шептали о запретных желаниях, а воздух был пропитан ароматом их ночных утех: мускусным, солоноватым, с нотками пота и спермы, которые ни один душ не мог полностью смыть. Кровать была в беспорядке — простыни скомканы, подушки разбросаны, на них темнели влажные пятна от их пота и соков, а в воздухе витал тяжёлый, интимный запах, как после грозы в спальне. Элизабет спала рядом с ним, свернувшись калачиком, её обнажённое тело прижималось к его боку — тёплая, мягкая, с грудью, прильнувшей к его рёбрам, и ногой, перекинутой через его бедро. Её длинные волосы разметались по подушке, как чёрный веер, губы слегка приоткрыты, дыхание ровное, но даже во сне она казалась соблазнительной: соски розовые, торчащие от прохладного утреннего воздуха, бёдра слегка раздвинуты, открывая вид на киску — всё ещё розовую, слегка распухшую от ночных толчков, с тонкой корочкой засохшей спермы на губках.

Алекс проснулся первым, чувствуя, как амулет на его груди теплеет, пульсируя в такт сердцебиению, как будто приветствуя новый день новых завоеваний. Его член, проснувшись раньше него, уже стоял полутвёрдым, прижавшись к её бедру — горячий, тяжёлый, с воспоминанием о ночных объятиях. Он повернулся к ней, рука скользнула по её талии, пальцы прошлись по изгибу бедра, поднимаясь выше, к груди — сжал мягко, потянул сосок, и Элизабет зашевелилась, издавая тихий, сонный стон.  

— Ммм... милый... уже утро? — пробормотала она, не открывая глаз, но тело отреагировало инстинктивно: бёдра раздвинулись шире, прижимаясь к его члену, киска потерлась о ствол, оставляя влажный след.  

Её голос был хриплым от сна, но полным той новой, податливой похоти, которую амулет разбудил в ней — как будто её тело теперь жило только для него, для его прикосновений, для его семени.

— Доброе утро, мам... моя шлюшка, — прошептал Алекс, голос низкий, пропитанный утренней хрипотцой и доминированием, которое росло в нём с каждым часом.  

Он наклонился, губы коснулись её шеи — поцелуй влажный, с лёгким прикусом, язык слизнул солоноватую кожу. Рука спустилась ниже, пальцы нырнули между ног — киска была тёплой, влажной даже во сне, губки раскрылись навстречу, пропуская средний палец внутрь, где он встретил остатки ночной спермы — скользкую, густую.  

— Ты течёшь... даже спящая. Готова для сына с утра?  

Элизабет открыла глаза — тёмные, затуманенные желанием, — и улыбнулась лениво, выгибаясь навстречу его руке.  

— Всегда готова, хозяин... мамочка просыпается для твоего члена. Хочешь, чтобы я... разбудила тебя по-настоящему?

Не дожидаясь ответа, она сползла ниже, простыни соскользнули, обнажая их тела в утреннем свете — его мускулистый торс, слегка покрытый потом, её идеальные формы, с синяками от ночных хваток, как медали страсти. Элизабет опустилась между его ног, колени утонули в матрасе, попка выгнулась вверх, маняще, пока она наклонялась. Губы коснулись головки члена — мягко, нежно, как поцелуй любовника, язык скользнул по уздечке, слизывая утреннюю каплю предэякулята.  

— Твой завтрак, милый... мамочкин ротик.  

Она взяла его в рот медленно, сантиметр за сантиметром, губы растянулись, обхватывая ствол плотно, горло расслабилось, принимая глубже — до упора, нос уткнулся в лобок, яйца коснулись её подбородка. Слюна потекла сразу, густая, обильная, капая на простыни, и она начала двигаться — голова вверх-вниз, ритмично, чмокая громко, язык кружил по венам, по головке, когда вынимала.

Алекс застонал, запустив пальцы в её волосы, сжимая пряди, направляя темп — не грубо, но твёрдо, как хозяин, устанавливающий правила.  

— Да... соси, шлюха... глотай сына с утра... твоя глотка — как пизда, тёплая и мокрая.  

Его бёдра толкнулись вверх, трахая её рот мелкими движениями, чувствуя, как она давится слегка, но не отступает — слёзы выступили на глазах от усилий, но взгляд вверх был полон обожания, похоти.  

— Ммм... твой вкус... утренний... такой свежий, милый. Кончи в рот мамочке... дай ей твоё молоко.  

Она ускорила, рука обхватила основание ствола, дроча в такт рту, другая мяла яйца, пальцы слегка надавили на промежность, дразня анус. Вибрация её стонов отдавалась в нём, как электричество, член пульсировал, набухая сильнее, головка упиралась в горло.

Оргазм накрыл его внезапно — тело напряглось, яйца подтянулись, и с рыком Алекс вбился глубже, сперма хлынула в её рот — густая, горячая, струи били по языку, по нёбу, заполняя рот.  

— Блядь... бери, сука... глотай всё!  

Элизабет мычала, глотая жадно, не проливая ни капли, горло работало, выпивая каждую порцию, но одна струя всё же просочилась — белая нить по уголку губ, стекая по подбородку на груди. Она вынула член медленно, облизывая губы, слизывая остатки, и улыбнулась, поднимаясь:  

— Вкусно... твоё семя — лучший кофе по утрам. Спасибо, сынок.  

Поцелуй — с привкусом спермы, языки сплелись, и она прижалась всем телом, груди трутся о его кожу.

Но день только начинался, и амулет шептал о большем. Они встали, не одеваясь — зачем прятать то, что теперь принадлежит только им? Элизабет прошла в ванную, бёдра покачивались соблазнительно, попка колыхалась, и Алекс последовал, наблюдая, как она чистит зубы, наклонившись над раковиной — груди свисают, соски торчат.  

— Мам... ты теперь моя шлюшка свободного использования. По первому приказу — ноги раздвигай, рот открывай. Поняла? — сказал он твёрдо, подходя сзади, член снова твердеет от вида.  

Она сплюнула пасту, повернулась, глаза блестят:  

— Да, хозяин. Я живу для твоего члена... используй меня, когда захочешь. Везде.  

Поцелуй в зеркало — их отражения сплетаются, как в порно.

После душа — быстрого, с ласками под водой, где он мылил её попку, пальцы скользили в анус, дразня, обещая позже, — они спустились вниз. Дом ожил: Элизабет в одном фартуке направилась в прачечную, чтобы запустить стирку — бельё из корзины, пропитанное их вчерашними соками, йога-штаны с пятнами спермы, её топ с засохшей влагой. Она нагнулась над машиной, закидывая вещи, попка выгнулась — круглая, упругая, без трусиков под фартуком, губки киски проглядывали между ног, всё ещё влажные. Алекс вошёл следом, член встал колом от вида:  

— Блядь... мам, ты дразнишь меня нарочно?  

Он подошёл, прижался сзади, ствол упёрся в её попку, руки обхватили талию, пальцы нырнули под фартук, к киске — мокрая, горячая.  

— Стирай, шлюха... а я тебя трахну стоя. Не останавливайся.

Элизабет застонала, толкаясь назад, попка потерлась о член:  

— Да... трахай маму, пока бельё стирается... я твоя бытовая шлюха.  

Она нажала кнопку — машина загудела, вибрируя, — и раздвинула ноги шире, опираясь на край. Алекс задрал фартук, головка скользнула по губкам, войдя одним толчком — глубоко, грубо, растягивая стенки.  

— О да... сынок... твой хуй... заполняет меня!  

Толчки начались быстрые — шлёпки бёдер о попку, машина вибрировала в такт, усиливая ощущения, её груди болтались под фартуком, соски тёрлись о ткань. Он схватил её за волосы, запрокидывая голову, свободная рука шлёпнула по ягодице:  

— Кричи... пусть вибрация сделает тебя моей вибрационной сукой!  

Она выла, толкаясь назад, киска хлюпала, сжимаясь:  

— Жёстче... долби мамочку... осеменяй во время стирки!  

Оргазм накрыл её под гул машины — тело затряслось, стенки сомкнулись, соки брызнули на пол:  

— Кончаю... на твоём члене!  

Он вбился глубже, сперма хлынула внутрь, заполняя:  

— Бери... моя стиральная шлюха!

Прачечная пропиталась их запахом — свежим, горячим, — и они рассмеялись, тяжёло дыша, когда машина перешла в отжим.  

— Обед? — предложила она, целуя его, сперма текла по бёдрам.  

Кухня ждала — Элизабет резала овощи для салата, стоя у стойки в фартуке, попка всё ещё красная от шлёпков. Алекс подошёл сзади, член снова твёрдый:  

— Не останавливайся, готовь. А я тебя долблю... за обедом.  

Она кивнула, раздвигая ноги:  

— Да... трахай маму, пока она режет... я твоя кухонная сучка.  

Он вошёл сзади — стоя, глубоко, ритм быстрый, нож дрожал в её руке, овощи летели в миску.  

— О... милый... твой член... мешает сосредоточиться... но так кайфово!  

Шлёпки, стоны, хлюпанье — салат готовился под аккомпанемент их страсти. Он шлёпал по попке, тянул за волосы:  

— Ты моя свободного использования... по первому сигналу — дырочки открыты!  

Она кончила, нож упал, тело содрогнулось:  

— Да... осеменяй... наполни маму за обедом!  

Сперма хлынула, смешиваясь с соками, капая на пол, и они ели — она на коленях, слизывая остатки с его члена, салат с привкусом их любви.

День летел в вихре — дом горел их огнём: трах в гостиной на ковре, где она скакала на нём, груди прыгали; в коридоре у зеркала, стоя, с её ногами на его плечах; даже в саду под навесом барбекю, где она раком у гриля, рискуя соседскими взглядами.  

— Ты моя, мам... везде. И это только начало, — шептал он, а она стонала:  

— Да... используй меня... я твоя вечная шлюшка.  

Амулет теплился, день угасал, но огонь разгорался.

Глава 9

После обеда, когда солнце палило немилосердно, превращая пригород в раскалённую печь, Алекс решил, что дом — это слишком безопасно, слишком уютно для их новой реальности. Амулет на его груди пульсировал сильнее, подгоняя к риску, к адреналину, который делал каждое проникновение острее, каждую каплю спермы — ценнее.  

— Мам, нам нужно в магазин... продукты кончаются. И... я хочу тебя трахнуть там, где нас могут увидеть, — сказал он, вставая из-за стола, где они только что закончили обед — салат, пропитанный её соками, которые капали с ножа.  

Элизабет, всё ещё в фартуке, с румянцем на щеках и спермой, сочащейся по бёдрам, кивнула, глаза вспыхнули возбуждением:  

— Да, милый... трахай меня везде. Я твоя публичная шлюшка... риск — для тебя.  

Она скинула фартук, надела лёгкое летнее платье — тонкое, белое, без белья, облегающее изгибы: груди колыхались свободно, соски проступали сквозь ткань, подол едва прикрывал попку, ветерок мог задрать его в любой миг.

Гараж был полутёмным, пахнущим маслом и бензином, седан Ричарда стоял наготове — серый, неприметный, но теперь он казался Алексу сценой для их шоу. Элизабет села за руль, но Алекс остановил её:  

— Сначала... опуститься. Соси меня, пока не поедем. Гараж — твоё первое публичное место.  

Она улыбнулась похотливо, сползая с сиденья на колени в тесноте — ноги раздвинулись, платье задралось, открывая киску, блестящую от новой влаги.  

— Да, хозяин... мамочка пососёт в машине... как твоя водительская шлюха.  

Губы обхватили член — жадно, глубоко, голова двигалась ритмично, чмокая, слюна капала на коврик. Руки мяли яйца, пальцы дразнили промежность, и Алекс рычал, держась за руль:  

— Глубже... глотай, сука... вдруг папа вернётся и увидит?  

Риск слова разожгли её — она давилась, слёзы текли, но ускоряла, вибрация стонов отдавалась в нём.  

— Кончи в рот... перед поездкой, — мычала она, и он взорвался — сперма хлынула в горло, она глотала, кашляя, но не проливая, слизывая остатки:  

— Вкусно... твой бензин.

Они поехали — она за рулём, платье задрано, его рука между её ног, пальцы в киске, кружа по клитору, пока она вела, еле сосредоточившись.  

— О... милый... не останавливайся... мамочка течёт на сиденье.  

Дорога виляла через пригород — аккуратные дома, газоны, редкие прохожие, — и адреналин бил по венам: вдруг кто-то увидит, как её бёдра дёргаются, как платье намокает от соков?  

— Ты моя... даже за рулём. Кончи на пальцах, — шептал он, добавляя второй палец, трахая рукой, и она кончила на светофоре — тело содрогнулось, машина дёрнулась, гудок позади заставил её вздрогнуть:  

— Да... кончаю... для тебя!  

Соки хлынули на сиденье, пропитывая кожу.

Парковка у супермаркета была многолюдной — субботний наплыв, семьи с тележками, подростки на скейтах, — и это заводило Алекса ещё сильнее.  

— Багажник... раком внутри. Быстро, шлюха.  

Элизабет кивнула, глаза блестят от страха и похоти, они вышли, открыли багажник — шторы трепетали от ветра, внутри теснота, но достаточно: она забралась внутрь, на четвереньки, платье задрано, попка торчит наружу, киска раскрыта, сочащаяся.  

— Трахни меня здесь... пусть увидят, как сын ебёт маму.  

Алекс вошёл сзади — грубо, одним толчком, член погрузился в мокрую теплоту, шлёпки эхом в багажнике.  

— Тише... но нет, стону громче! — выла она, толкаясь назад, машина качалась слегка, привлекая взгляды.  

Риск жгучести — прохожий прошёл мимо, не заметив, но адреналин усилил всё: он долбил жёстко, шлёпая попку, волосы в кулаке:  

— Ты моя публичная сучка... кончай на парковке!  

Она взорвалась — крик приглушённый, тело тряслось, стенки сомкнулись:  

— Да... осеменяй... на виду!  

Сперма хлынула внутрь, заполняя, вытекая по бёдрам, капая на пол багажника. Они замерли, дыша, слыша шаги снаружи:  

— Рискованно, мам... но кайфово.  

Она улыбнулась, целуя:  

— Для тебя... всё.

В магазине — она шла, сперма текла по ногам, платье липло, соски торчали, и его рука под рукой гладила бедро.  

— Ты течёшь... все видят, — шептал он, и она краснела, но возбуждалась:  

— Пусть... я твоя помеченная шлюха.  

Домой — с пакетами, но огонь не угасал.

Глава 10

Вечер опустился на Колумбус как бархатный занавес, окрашивая улицы в оттенки индиго и оранжевого, с редкими фонарями, мерцающими как звёзды в тумане. Дом Харрис затих после дневного вихря — кухня с остатками ужина, гостиная с помятым диваном, — но Алекс и Элизабет не могли усидеть на месте: амулет подгонял к новым границам, к публичному риску, где каждый взгляд мог стать искрой.  

— Мам, пошли в паб... местный, тихий. Хочу тебя там... в туалете, на виду, — сказал он, целуя её шею, пока она переодевалась.  

Элизабет кивнула, тело отозвалось дрожью:  

— Да... трахай меня в пабе, сынок. Я надену то платье... сексуальное, чёрное.  

Она выбрала его — облегающее, шёлковое, с глубоким декольте до пупка, где груди почти вываливались, спина голая, разрез сбоку до бедра, без белья, конечно. Ткань липла к коже, подчёркивая каждый изгиб: узкую талию, широкие бёдра, попку, которая виляла при ходьбе.  

— Смотри, милый... для тебя. Готова быть твоей барной шлюхой.

Паб «Олд Оак» был уютным уголком — деревянные панели, приглушённый свет ламп, барная стойка с полированным деревом, где местные потягивали пиво, болтая о футболе и погоде. Джаз лился из динамиков — саксофон, низкий, вибрирующий, как их стоны. Они вошли, рука Алекса на её талии, пальцы скользят по разрезу, касаясь бедра. Бармен — коренастый ирландец — кивнул:  

— Вечер добрый, миссис Харрис. Пиво и вино?  

Элизабет улыбнулась, садясь на высокий стул, платье задралось, открывая бедро:  

— Да, Том. И... коктейль для сына.  

Они болтали у бара — о пустяках, о её работе, его колледже, — но под столом его рука ласкала бедро, пальцы поднимались выше, к киске — мокрой, горячей, с остатками спермы из машины.  

— Ты течёшь... здесь, среди людей, — шептал он, кружа по клитору, и она кусала губу, бёдра раздвигались:  

— Да... трогай мамочку... на виду.  

Вино лилось по губам, оставляя след, глаза блестели, разговор тёк, но тело горело — соски торчали сквозь ткань, привлекая взгляды пары завсегдатаев.

— В туалет... сейчас, — прошептал Алекс, вставая, и она последовала, виляя бёдрами, платье шуршит.  

Туалет был общим — тесный, с одной кабинкой, зеркалом над раковиной, тусклой лампочкой. Дверь закрылась на защёлку, но риск висел в воздухе — тонкая, скрипучая. Он прижал её к стене — грубо, руки задрали платье, обнажив попку и киску, член выскочил из штанов, твёрдый, готовый.  

— Трахну тебя стоя... тише, шлюха, не ори.  

Но она стонала уже, ноги раздвинуты, одна закинута на его бедро:  

— Долби... в туалете, как проститутку... мамочка — твоя пабная сука!  

Он вошёл резко — глубоко, растягивая, стенка холодная на спине, тело горячее, шлёпки приглушённые, но громкие в тесноте. Толчки быстрые, жёсткие — член тёрся о G-точку, яйца шлёпали по попке, рука на груди, вывалившей из декольте, сжимает сосок.  

— Чувствуешь... все слышат... твои стоны эхом, — рычал он, целуя шею, кусая.  

Она выгибалась, ногти в его спине:  

— Да... трахай громче... пусть знают, как сын ебёт маму!  

Оргазм накрыл её — приглушённый крик, стенки сомкнулись, соки хлынули по ногам:  

— Кончаю... в пабе!  

Он вытащил, повернул её — на колени:  

— В рот... глотай!  

Сперма ударила в горло, она глотала, кашляя, макияж размазан, губы блестят:  

— Твоё... молоко... в туалете.

Они вышли, она поправляя платье, сперма на подбородке стёрта, но румянец выдаёт. Бармен улыбнулся:  

— Всё в порядке?  

— Идеально, — ответила она, садясь, бёдра липкие.  

Дома — балкон под звёздами, ночь тихая, луна освещает сад. Она на перилах, раком, платье задрано:  

— Трахай под открытым небом, сынок... я твоя ночная самка.  

Он вошёл сзади — медленно, глубоко, ветер холодит кожу, звёзды свидетели. Толчки ритмичные, стоны в ночь:  

— Осеменяй... на балконе!  

Сперма хлынула, заполняя, луна серебрила их тела.  

— Ты моя... везде, — шептал он, и она кивала:  

— Навсегда... твой риск, твоя шлюха.  

Ночь укутала их, обещая завтра.

Глава 11

Понедельник ввалился в дом Харрис как незваный гость — серый, дождливый, с тяжёлыми облаками, что нависали над Колумбусом, словно напоминая о рутине, которую они с Элизабет так старательно игнорировали весь уик-энд. Рабочий день тянулся для неё в офисе как густая патока: бесконечные встречи с клиентами, стопки документов, требующих её подписи, и строгий тон, которым она отрезала возражения подчинённых. Но под этой маской аристократической холодности тело помнило каждое прикосновение Алекса — синяки на бёдрах от его пальцев, лёгкая пульсация в киске от вчерашних толчков, соски, которые тёрлись о кружевной лифчик бюстгальтера, вызывая вспышки воспоминаний. Она сидела за столом, скрестив ноги, чувствуя, как трусики слегка увлажнились от одной мысли о сыне, и еле дождалась вечера, когда сможет вернуться домой, скинуть эту корпоративную броню и отдаться ему полностью.

Алекс провёл день в колледже — лекции по экономике сливались в монотонный гул, но его мысли были далеко: амулет на груди теплился под рубашкой, посылая импульсы тепла, которые заставляли член шевелиться в джинсах при воспоминании о её теле — о том, как её полные груди колыхались под ним на балконе паба, как упругая попка сжималась под его ладонями в багажнике машины. Он вернулся раньше неё, прошёлся по дому, собирая следы их страсти: полотенце в ванной с пятнами от её соков, подушка в гостиной, всё ещё хранящая аромат её духов и пота. Кухня пахла вчерашним ужином, но для него это был запах их любви — смешанный, интимный. Он приготовил простой ужин — пасту с соусом, который она любила, — но аппетит был не к еде. Когда Элизабет вошла, стуча каблуками по паркету, её деловой костюм — узкая юбка-карандаш, облегающая бёдра, блузка с глубоким V-образным вырезом, подчёркивающим ложбинку между грудями, — заставил его член мгновенно напрячься. Она скинула пальто, волосы распущены, падая волнами на плечи, и улыбнулась — устало, но с той искрой, что предназначалась только ему.

— Милый... день был адом, — прошептала она, подходя ближе, её каблуки стукнули по полу, бёдра покачивались в ритме, который он узнал — соблазнительном, приглашающем.  

Алекс встал, обнял её за талию, руки скользнули по спине, расстёгивая блузку на ходу, пальцы коснулись кожи — тёплой, гладкой, с лёгким ароматом её парфюма, мускусного и ванильного.  

— Тогда давай развеемся... в спальне. Я хочу тебя... сразу.  

Поцелуй был жадным — губы встретились, её полные, мягкие, с привкусом помады и кофе из офиса, его — требовательные, язык вторгся в её рот, исследуя, сплетаясь с её языком в влажном танце, зубы слегка прикусили нижнюю губу, заставив её застонать тихо, тело прижалось ближе, груди упёрлись в его торс, твёрдые соски проступили сквозь ткань.

Они поднялись в спальню, не раздеваясь полностью — блузка распахнута, открывая кружевной бюстгальтер, юбка задрана до бёдер, трусики спущены к лодыжкам. Элизабет повернулась к кровати, опершись руками на спинку, выгнув спину — попка выпирала под юбкой, круглая, упругая от йоги, ткань обтягивала ягодицы, подчёркивая их форму.  

— Возьми меня... сзади, сынок. Я вся твоя... после такого дня.  

Алекс подошёл, расстегнул брюки, член вырвался на свободу — твёрдый, венозный, головка набухшая, с каплей предэякулята на кончике. Он задрал юбку выше, пальцы скользнули по её попке — гладкой, бархатистой, с лёгким мурашками от его касаний, — раздвинул ягодицы, открывая вид на киску: пухлые губки, розовые, уже влажные, блестящие от соков, которые стекали по внутренней стороне бёдер.  

— Блядь... мам, ты течёшь... для меня.  

Он провёл головкой по губкам — вверх-вниз, дразня клитор, чувствуя, как она вздрагивает, бёдра толкаются назад, приглашая.

Вход был лёгким — член скользнул внутрь, растягивая стенки, горячие, обволакивающие, как бархат, сжимающиеся вокруг ствола ритмично, доя его. Алекс схватил её за бёдра, пальцы впились в кожу, оставляя белые следы, и начал толчки — сначала медленные, глубокие, каждый входя до упора, яйца шлёпали по её клитору, посылая вспышки удовольствия по её телу.  

— О... да... глубже, милый... чувствуешь, как я сжимаю тебя? — простонала она, голова запрокинулась, волосы хлестнули по спине, груди колыхнулись в бюстгальтере, соски тёрлись о кружево, усиливая ощущения.  

Он ускорил — толчки стали жёсткими, ритмичными, кровать скрипела под ними, шлёпки тел эхом разносились по комнате, смешанные с её стонами — низкими, хриплыми, вырывающимися из горла. Рука потянула за волосы — запрокидывая голову, открывая шею, он прикусил кожу там, оставляя засос, другая ладонь шлёпнула по попке — звонко, оставляя красный отпечаток на ягодице, которая задрожала от удара.  

— Кричи... мам... пусть дом услышит, как я трахаю тебя, — рычал он, бёдра бились о её попку, член тёрся о стенки, касаясь шейки матки, посылая дрожь по её позвоночнику.

Элизабет выгибалась, толкаясь назад, встречая каждый толчок, её киска хлюпала — мокрая, горячая, соки стекали по бёдрам, капая на простыни.  

— Да... сильнее... твои руки на мне... твои шлёпки... я вся горю.  

Её груди болтались в такт, бюстгальтер сполз, освобождая одну грудь — полную, тяжёлую, с розовым соском, торчащим от возбуждения, — она потянулась рукой, сжимая её, потянув сосок, усиливая стоны. Поцелуй не был возможен в этой позе, но он наклонился, губы коснулись её спины — влажные поцелуи вдоль позвоночника, язык слизывал пот, солоноватый и солёный, пока рука спустилась вперёд, пальцы нашли клитор — кружа, надавливая, синхронизируя с толчками.  

— Ты... такая тесная... твоя попка... идеальна подо мной, — шептал он, чувствуя, как её тело дрожит, мышцы бёдер напрягаются, стенки сжимаются сильнее.

В этот момент зазвонил телефон на прикроватной тумбочке — резкий, настойчивый рингтон, который она установила для Ричарда. Элизабет замерла на миг, тело напряглось, киска сжалась вокруг члена Алекса, как тиски, посылая ему волну удовольствия.  

— Это... папа, — прошептала она, голос дрожит, но глаза, повернувшиеся к нему, блестели от смеси страха и возбуждения.  

Алекс не остановился — замедлил темп, но не вышел, держа глубоко внутри, член пульсировал, растягивая её, яйца прижаты к её клитору.  

— Отвечай... мам. И не кончай... пока, — прошептал он хрипло, рука на её бедре сжалась сильнее, пальцы крутили клитор медленнее, дразня.  

Она потянулась к телефону, бёдра слегка дёрнулись, принимая его глубже, и нажала «ответить», поднеся к уху. Голос её был ровным, профессиональным — той самой маской строгой жены и матери:  

— Привет, милый. Всё хорошо? Да, день прошёл... нормально. Алекс помогает по дому, как всегда. Омлет вчера был вкусный, правда?

Ричард на том конце линии говорил тепло, с фоновым шумом — видимо, из отеля, где он всё ещё задержался на «рыбалке» с коллегами:  

— Рад слышать, Лиз. Скучаю по вам. А ты как? Не устала на работе?  

Его голос был таким привычным — надёжным, но лишённым жара, — и Элизабет закусила губу, чтобы не застонать, когда Алекс толкнулся мелко, член сдвинулся внутри, тёрся о чувствительную точку, посылая искры по её нервам. Она сжала стенки киски вокруг него инстинктивно, чувствуя каждую вену на стволе, тепло его тела сзади, бёдра дрожали, попка прижималась к его паху.  

— О да... по тебе... скучаю, — солгала она, голос слегка дрогнул на последнем слове, рука с телефоном сжалась, ногти впились в ладонь, а свободная рука потянулась назад, царапая его бедро.  

— Погода здесь... дождливая. А у тебя? Рыбалка удачная?  

Алекс усмехнулся в её шею, губы коснулись уха — горячее дыхание, язык лизнул мочку, пока он держал её на месте, член неподвижный, но пульсирующий, растягивающий её изнутри, пальцы на клиторе крутили медленнее, на грани оргазма.

Разговор тянулся — Ричард делился деталями улова, шутил о коллегах, спрашивал о планах на ужин, — и Элизабет отвечала механически, тело её было натянуто как струна: груди вздымались тяжело, соски тёрлись о край бюстгальтера, посылая мурашки по коже, бёдра подрагивали, киска текла обильнее, соки стекали по члену Алекса, капая на кровать.  

— Да... мы с Алексом... гуляем иногда. Он... хороший мальчик, — выдохнула она, когда он толкнулся чуть сильнее, головка упёрлась в шейку, и она сжала его внутри, чувствуя, как он дёргается в ответ.  

Наконец, Ричард попрощался:  

— Люблю тебя, Лиз. Поцелуй Алекса от меня.  

— И я тебя... пока.  

Она отключилась, телефон выпал из руки на подушку, и тело её взорвалось — как пружина, выпущенная после долгого сжатия.

— Теперь... долби меня, милый! Папочка не знает... что ты внутри меня! — простонала она, толкаясь назад резко, попка ударилась о его бёдра с громким шлёпком.  

Алекс рыкнул, хватая её за волосы сильнее, запрокидывая голову, и возобновил ритм — жёсткий, беспощадный, толчки вбивались глубоко, кровать стучала о стену, шлёпки тел эхом разносились по спальне. Его свободная рука спустилась к её груди — вывалила её из бюстгальтера полностью, сжимая полную, тяжёлую плоть, пальцы крутили сосок, тянули, заставляя её выгибаться.  

— Ты... моя... чувствуешь, как я пульсирую в тебе? Твоя киска... сосёт меня, — хрипел он, губы прижались к её плечу, зубы прикусили кожу, оставляя след.  

Элизабет стонала громко теперь — безудержно, тело извивалось, бёдра качались навстречу, попка терлась о его пах, киска хлюпала, сжимаясь в конвульсиях.  

— Да... глубже... твои пальцы на соске... жжёт... целуй меня!  

Она повернула голову, губы нашли его в неловкой позе — поцелуй был влажным, яростным, языки сплелись, слюна стекала по подбородку, пока он долбил её, не сбавляя темпа.

Оргазм накрыл её волной — тело затряслось, стенки сомкнулись вокруг члена, как кулак, соки хлынули, она завыла в его рот:  

— Кончаю... милый... не останавливайся!  

Это добило его — с последним толчком Алекс вбился до упора, член дёрнулся, сперма ударила внутрь — горячие, густые струи, заполняя её, переполняя, тёплая волна растеклась по матке, смешиваясь с её соками.  

— Бери... всё... моя, — простонал он, держа её близко, толкаясь мелко, выдавливая каждую каплю, чувствуя, как она сжимает его, выпивая.  

Они замерли, сплетённые, дыхание тяжёлое, тела липкие от пота — её попка прижата к нему, груди вздымаются, соски твёрдые, губы припухшие от поцелуя.  

— Это... было... безумием, — прошептала она, поворачиваясь в его объятиях, ноги обхватили его талию, киска всё ещё сжимала член внутри.  

Поцелуй стал нежнее — ленивый, с привкусом соли и страсти, руки гладили спины, пальцы переплелись.  

— Но... я люблю это. С тобой... даже риск.  

Алекс улыбнулся, целуя её лоб:  

— И я... мам. Ты — моя слабость.  

Ночь опустилась, амулет теплился, обещая новые игры.

Глава 12

Середина недели принесла передышку — четверг, когда офис Элизабет опустел после обеда, а лекции Алекса закончились рано, оставив их в доме с ощущением, что стены сжимаются от накопленного напряжения. Дождь кончился, оставив воздух свежим, с запахом мокрой земли и листьев, но внутри их тела горели — от недосыпа, от украдкой брошенных взглядов за ужином в среду, когда Ричард звонил снова, не подозревая, что его жена сжимает бёдра под столом, чувствуя пальцы сына на клиторе.  

— Мам... поедем на выходные? Скажешь папе, что к «родственникам» в соседний город. Хочу тебя... одну, без риска дома, — прошептал Алекс вечером в спальне, пока она переодевалась после душа — полотенце сползло, открывая мокрые волосы, капающие на плечи, груди, с сосками, торчащими от прохлады, узкую талию, ведущую к бёдрам.  

Она повернулась, глаза блестели — смесь усталости и предвкушения, тело всё ещё помнило вчерашний звонок, когда она кончила тихо, сжимая его внутри.  

— Да... милый. Отель... с видом на реку. Я забронирую... завтра поедем.  

Поцелуй был медленным — губы коснулись мягко, языки сплелись лениво, её руки обхватили его шею, груди прижались к груди, соски тёрлись о ткань его футболки, посылая мурашки.

Отель «Риверсайд Инн» в соседнем городке был уютным — викторианский стиль, с деревянными балками, камином в холле и номерами с видом на реку, где вода плескалась о берег под лунным светом. Они приехали в пятницу вечером, под предлогом «семейных дел», Ричард кивнул по телефону:  

— Хорошо, Лиз. Передавай привет тёте. Я вернусь в воскресенье.  

Машина остановилась у входа, и Алекс сжал её бедро под платьем — тонким, шёлковым, зелёным, облегающим фигуру, с вырезом на спине, без белья, ткань липла к коже от вечерней влажности.  

— Ты... выглядишь как богиня... моя богиня, — прошептал он, целуя шею, пока они шли к стойке, его рука скользнула по попке — упругой, круглой под платьем, пальцы слегка сжали ягодицу, заставив её вздрогнуть.  

Номер был роскошным — большая кровать с балдахином, шёлковые простыни, балкон с видом на реку, где огни города отражались в воде, как звёзды.

Дверь закрылась, и они набросились друг на друга — поцелуй жадный, губы сплелись, её полные, влажные, с привкусом вина из машины, его — требовательные, зубы прикусили губу, язык вторгся глубоко, исследуя рот, слюна стекала по подбородкам. Руки Алекса задрали платье — ткань зашуршала, открывая бёдра, попку, киску, уже мокрую, губки набухшие, блестящие в свете лампы.  

— Блядь... мам... ты готова... всегда.  

Он прижал её к стене, ноги её раздвинулись инстинктивно, одна закинута на его бедро, платье скомкано на талии. Член выскочил из брюк — твёрдый, горячий, головка упёрлась в вход, скользнула по губкам, дразня клитор, и вошёл медленно — растягивая стенки, чувствуя, как она обхватывает его, тёплая, пульсирующая.  

— О... сынок... так... медленно... чувствуешь меня внутри? — простонала она, руки в его волосах, ногти царапали затылок, груди колыхнулись, соски проступили сквозь платье, твёрдые, манящие.

Толчки начались у стены — стоя, глубокие, ритмичные, её спина тёрся о обои, прохладные на фоне жара тел, бёдра качались навстречу, попка сжималась, когда он выходил, приглашая глубже.  

— Твои бёдра... такие сильные... держи меня, — шептала она, губы нашли его ухо, язык лизнул мочку, дыхание горячее.  

Он сжал её попку — пальцы впились в ягодицы, раздвигая их, усиливая проникновение, член тёрся о стенки, касаясь чувствительных точек, яйца шлёпали по клитору. Поцелуй прервался — он спустился ниже, губы припали к груди через платье, зубы прикусили сосок сквозь ткань, язык кружил, заставив её выгнуться.  

— Да... соси... мои сиськи... они для тебя.  

Платье сползло с плеч, освобождая груди — полные, тяжёлые, с венами под кожей, соски розовые, набухшие, — он взял одну в рот, жадно, сосал, язык кружил по ареоле, зубы слегка тянули, пока рука мяла вторую, пальцы крутили сосок, посылая вспышки по её телу.

Они перебрались на балкон — ночь была тёплой, река плескалась внизу, ветерок холодил кожу, но тела горели. Элизабет лёгла на спину на шезлонг, ноги раздвинуты, платье задрано к талии, киска раскрыта, блестящая в лунном свете.  

— Трахай меня здесь... на виду у реки... пусть ветер слышит мои стоны.  

Алекс лёг сверху — миссионерская поза, член вошёл легко, глубоко, её ноги закинулись на его плечи, бёдра приподняты, позволяя проникать под углом, головка тёрся о G-точку. Толчки были медленными сначала — каждый входя до упора, пауза, выходя наполовину, дразня, — её груди колыхались в ритме, хлопая по рёбрам, соски тёрлись о его грудь, твёрдые, чувствительные.  

— О... милый... так глубоко... твоя грудь на моих сиськах... целуй меня.  

Поцелуй — долгий, влажный, языки сплетались, слюна стекала, ветер шевелил волосы, река шумела в унисон с их дыханием. Он ускорил — шлёпки бёдер о бёдра, киска хлюпала, соки стекали по стулу, её попка сжималась под ним, пальцы гладили ягодицы, сжимая.  

— Ты... такая мокрая... твоя кожа... шёлк под руками, — хрипел он, губы спустились к шее, целуя, кусая, оставляя следы.

Оргазм накрыл её под звёздами — тело содрогнулось, стенки сомкнулись, соки хлынули, она завыла тихо, впиваясь ногтями в его спину:  

— Кончаю... с тобой... здесь.  

Он последовал — толчок глубже, сперма ударила внутрь, заполняя теплом, переполняя, вытекая по бёдрам.  

— Бери... моя...  

Они замерли, обнимаясь, ветер ласкал кожу, река шептала.

Суббота — прогулка по городу: узкие улочки, кафе, где они пили кофе, его рука под столом гладила бедро, пальцы скользили к киске. В переулке у старой стены — тень, тишина — он прижал её спиной к кирпичу, платье задрано, ноги обхватили талию:  

— Здесь... быстро... рискованно.  

Стояк — член вошёл резко, толчки короткие, жёсткие, её попка упиралась в стену, груди вывалились из выреза, соски тёрлись о его рубашку.  

— Да... трахай... уличная... твоя, — стонала она, губы на его шее, зубы прикусили кожу.  

Сперма хлынула внутрь, капая на асфальт.

Пляж вечером — песок тёплый, полотенце расстелено, волны шумят. Она оседлала его под тканью — медленно, бёдра крутили, киска поглотила член, груди прижаты к его груди, соски трутся, поцелуй тихий, интимный.  

— Кончай... тихо, мам... волны прикроют.  

Она скакала — прыжки мелкие, стенки сжимались, оргазм шёпотом:  

— Да... наполни.  

Сперма внутри, тёплое обещание.

Воскресенье утро — в номере, она оседлала его на кровати, медленное трение, глаза в глаза, бёдра крутят, груди прыгают, соски касаются его губ.  

— Позвоню... мужу, милый. Хочу... услышать его, пока ты во мне.  

Телефон набрала, голос ровный:  

— Дорогой, как рыбалка? Погода здесь отличная... да, с Алексом гуляем... люблю тебя... пока.  

Член внутри пульсировал, она двигалась чуть — бёдра качались, киска сжималась, голос дрожал на «люблю». Отключилась — и ускорилась: прыжки, груди хлопали по его лицу, он сосал сосок, рука на попке, сжимая.  

— Папочка... не ведает... что я на тебе!  

Стоны громкие, оргазм общий — её тело содрогнулось, стенки сомкнулись, его сперма хлынула в утробу, заполняя теплом.  

— Кончаю... с тобой!  

Они рухнули, обнимаясь, река шумела за окном.

Глава 13

Воскресенье вечером машина въехала в гараж под гул дождя, что снова моросил над пригородом, смывая следы их уик-энда — песок с пляжа в волосах Элизабет, засосы на её шее, скрытые шарфом, и амулет на груди Алекса, теплящийся от воспоминаний о балконе, переулке, номере. Ричард вернулся раньше — седан стоял на подъездной дорожке, свет в гостиной горел, и воздух дома пах знакомо: его одеколоном, газетой, ужином из микроволновки.  

— Как поездка, пап? — спросил Алекс, входя первым, голос ровный, но сердце стучало от адреналина — дом снова был клеткой, где их страсть придётся прятать, но это только заводило.  

Ричард встал с дивана, улыбнулся широко, хлопнул сына по плечу — ладонь тяжёлая, отцовская:  

— Отлично, сынок! Улов был на славу — форель, бас, всё как положено. А вы? Тётя в порядке?  

Элизабет вошла следом, шарф сполз, открывая шею с лёгким румянцем, платье помято от дороги, но фигура — всё та же соблазнительная: груди колыхнулись под тканью, бёдра покачнулись, когда она обняла мужа — сухо, по-семейному, губы коснулись щеки.  

— Всё хорошо, Рич. Тётя шлёт привет. Ужин готов? Мы проголодались.

Ужин был напряжённым — как натянутая струна: стол накрыт, паста с соусом, которую Алекс приготовил в отеле, но здесь она казалась пресной. Ричард болтал о рыбалке — о крючках, погоде, коллегах, — его глаза светились простым удовольствием, не чуя подтекста в их взглядах: Элизабет еле сдерживала дрожь в коленях, чувствуя сперму сына внутри, сочащуюся медленно, пропитывая трусики, а Алекс вертел вилку, амулет под рубашкой теплился, напоминая о риске.  

— Мы... гуляли много. Погода была... вдохновляющей, — сказала она, нога под столом коснулась бедра сына — лёгонько, но достаточно, чтобы он сжал челюсть, член шевельнулся в брюках.  

Ричард кивнул:  

— Рад, что вы сблизились. Семья — это главное.  

Напряжение висело в воздухе, как дым, но ужин закончился — Ричард ушёл в гараж «починить лампочку», оставив их наедине на миг. Элизабет встала, подошла к Алексу сзади, губы коснулись уха:  

— Риск... снова. Но я хочу тебя... тайно.  

Поцелуй — быстрый, влажный, язык скользнул по губам, её рука сжала его плечо.

Неделя превратилась в игру теней — скрытную, где каждый момент был кражей, адреналином, что делал их тела чувствительнее. Понедельник вечером: Ричард в гараже, гремит инструментами, чиня старую машину — эхо ударов молотка доносилось из подвала. В гостиной, на диване, Элизабет опустилась на колени перед Алексом — платье домашнее, лёгкое, сползло с плеч, открывая груди, полные, с сосками, торчащими от возбуждения.  

— Громче... мам... пусть услышит эхо, — прошептал он, расстёгивая брюки, член вырвался — твёрдый, головка блестящая.  

Она взяла в рот — губы обхватили ствол плотно, язык кружил по венам, горло расслабилось, принимая глубже, слюна потекла по стволу, капая на ковёр. Голова двигалась ритмично — вверх-вниз, чмокая громко, глаза смотрели вверх, полные похоти, груди колыхались, соски тёрлись о его колени.  

— Ммм... твой вкус... после дня... такой солёный, — мычала она, вибрация отдавалась в нём, рука дрочила основание, пальцы мяли яйца.  

Он запустил пальцы в волосы, направляя глубже:  

— Соси... сильнее... твои губы... как бархат.  

Стоны её эхом разносились — приглушённые, но достаточно громкие, чтобы слиться с шумом из гаража, адреналин бил по венам, член пульсировал в её рту. Оргазм — сперма хлынула в горло, она глотала, кашляя тихо, слюна стекала по подбородку на груди, делая кожу блестящей.  

— Блядь... мам... ты... мастер, — выдохнул он, целуя её потом — с привкусом себя.

Вторник, кухня: Ричард закусывал сэндвичем у стойки, жуя задумчиво, листая газету. Элизабет скользнула под стол — пол холодный на коленях, но тело горело, платье задрано, попка упирается в край.  

— Не шуми... шлюха, — прошептал Алекс сверху, член выскользнул из брюк, упёрся в её губы.  

Она обхватила — рот тёплый, влажный, язык лизнул головку, слизывая каплю, затем заглотила — медленно, сантиметр за сантиметром, горло сжалось, слюна потекла обильно, капая на пол. Голова двигалась — мелкие движения, чтобы не стучать о стол, но ритмичные, губы сжимались, язык кружил по стволу. Ричард жевал:  

— Хороший сэндвич, Лиз... спасибо.  

Она мычала тихо в ответ, вибрация отдавалась в члене Алекса, рука её гладила бёдра, пальцы скользнули к яйцам, мяли нежно.  

— Да... ешь... а она сосёт, — подумал он, рука под столом сжала её волосы, направляя глубже, член упёрся в горло, она давилась слегка, слёзы выступили, но не отступала.  

Сперма ударила — в рот, она глотала, не проливая, язык слизывал остатки, пока Ричард допивал кофе.  

— Вкусно... мам, — шепнул Алекс, когда он ушёл, и она вышла, губы припухшие, глаза блестят:  

— Риск... заводит.

Среда, спальня: Ричард в душе — вода шумела за приоткрытой дверью, пар просачивался в комнату, запах его мыла висел в воздухе. Алекс толкнул Элизабет на кровать — миссионерская поза, ноги её раздвинуты, платье задрано, трусики спущены. Член вошёл резко — глубоко, растягивая, стенки обхватили, горячие, влажные. Толчки — шлёпки громкие, кровать скрипела, её груди вывалились, колыхаясь, соски твёрдые, он припал к ним — сосал один, язык кружил по ареоле, зубы тянули, рука мяла вторую, пальцы крутили сосок.  

— Риск... адреналин... слышишь воду? Он может выйти, — стонала она, бёдра обхватили его талию, попка сжималась под ним, киска хлюпала, соки стекали по простыням.  

Поцелуй — жадный, губы сплелись, языки танцевали, слюна смешалась, её ногти царапали спину.  

— Твои сиськи... такие полные... люблю их мять, — хрипел он, ускоряя, яйца шлёпали по попке, член тёрся внутри, касаясь глубин.  

Оргазм — её тело содрогнулось, стенки сомкнулись, она закусила его плечо, чтобы не кричать:  

— Да... кончаю... тихо.  

Сперма хлынула внутрь, заполняя, тёплое.  

— Ты моя... тайная... служи, несмотря ни на что, — шептал он, целуя мокрый лоб.  

— Да... любимый. Риск — для тебя.  

Неделя тёк в тенях, но огонь пылал ярче.

Глава 14

Прошла неделя с возвращения из отеля — неделя, пропитанная тенями риска и украденными моментами, когда дом казался лабиринтом из запретных коридоров, а каждый скрип половицы мог стать сигналом к отступлению. Но это только разжигало огонь: тела Алекса и Элизабет стали чутче, как струны, натянутые до предела, отзывчивые на малейшее касание, на взгляд, полный невысказанного голода. По утрам она уходила на работу в своём строгом костюме — юбка-карандаш, облегающая бёдра как вторая кожа, блузка с пуговицами, натянутыми на полных грудях, — но под этим фасадом её тело помнило его: синяки на внутренней стороне бёдер от его пальцев, лёгкая пульсация в киске от вчерашнего минета в гараже, когда Ричард чинил лампочку в соседней комнате. Вечера тянулись в рутине — ужин за столом, где её нога скользила по его икре под скатертью, пальцы ног касались лодыжки, посылая мурашки вверх по ноге, — но как только Ричард уходил в гараж или засыпал в кресле с газетой, они набрасывались друг на друга: в коридоре у зеркала, где он прижимал её лицом к стеклу, член входил сзади, её груди расплющивались о холодную поверхность, соски тёрлись о своё отражение, пока она стонала тихо, губы приоткрыты, дыхание запотевало стекло; или на лестнице, где она сидела на ступеньке, ноги раздвинуты, его голова между бёдер, язык лизал клитор медленно, кругами, пальцы внутри, изгибаясь, касаясь стенки, её руки в его волосах, тело выгнуто, попка сжимается от напряжения.

Но к концу недели напряжение достигло пика — Алекс чувствовал, как амулет на груди теплеет всё сильнее, пульсируя в такт его сердцебиению, словно намекая, что пора перейти грань, сделать их связь не тайной, а нормой. Ужин в пятницу был обычным — стейк с овощами, аромат специй висел в воздухе кухни, смешанный с запахом дождя за окном, — но разговор зашёл о семье, о том, как время летит, как дети вырастают. Ричард сидел во главе стола, в своей клетчатой рубашке, вилка в руке, глаза тёплые, но далёкие, как всегда. Элизабет напротив, в лёгком свитере, облегающем груди, соски проступали сквозь тонкую шерсть от сквозняка, её нога под столом касалась ноги Алекса — лёгонько, но достаточно, чтобы он почувствовал тепло её кожи сквозь ткань носка.  

— Семья — это основа, сынок, — сказал Ричард, отрезая кусок мяса, жуя задумчиво.  

— Ты уже взрослый... скоро сам создашь свою. Но помни: мы всегда здесь.

Алекс кивнул, но его пальцы под столом сжали её колено — сильно, пальцы впились в мышцу бедра, посылая дрожь вверх, к её киске, где она сжала бёдра инстинктивно, чувствуя влагу, пропитывающую трусики. Амулет болтался на цепочке под рубашкой, тёплый, как уголь, и он вытащил его «невзначай», вертя в пальцах, чтобы поймать свет лампы — руны блеснули, синий камень вспыхнул, переливаясь.  

— Помнишь, пап, я нашёл эту штуку на чердаке? Дедову. Красивая, да?  

Он повернул амулет обратной стороной, пальцы скользнули по гравировке, и слова слетели с языка легко, вибрируя в воздухе, как древний шёпот:  

— Аштар'к велор... тириан суль... домина эрота...  

Каждый слог отдавался эхом в комнате — тихо, но настойчиво, воздух сгустился на миг, как перед грозой.

Ричард моргнул, вилка замерла у рта, глаза на секунду расширились, но потом он кивнул, улыбаясь рассеянно, жуя дальше.  

— Красивая штука, сын. Антиквариат... твой дед любил такое. Надень, если нравится — к лицу тебе.  

Его голос был ровным, но в глазах мелькнуло что-то новое — пустота, как будто слова амулета стёрли слой сомнений, оставив гладкую поверхность. Элизабет замерла напротив, её грудь вздымалась чуть чаще, соски напряглись под свитером, бёдра сжались под столом, нога прижалась к ноге Алекса сильнее — она почувствовала сдвиг, как волну, прошедшую через мужа, но её тело отозвалось теплом, киской, пульсирующей от предвкушения.

Алекс усмехнулся про себя, амулет теплился на ладони, посылая импульсы уверенности по венам. Он начал прощупывать осторожно, голос непринуждённый, как будто о погоде:  

— Пап, а ты не ревнуешь, если мама и я... близки? Обнимаемся много, болтаем допоздна. Знаешь, как парни в моём возрасте — иногда нужно... выговориться.  

Слова повисли в воздухе, вилка Ричарда стукнула о тарелку, но он поднял глаза, улыбаясь шире, без тени подозрения.  

— Ревновать? Нет, сын. Это нормально. Мама — твоя опора, а ты — её гордость. Близость... она делает семью крепче. Я рад за вас.  

Его тон был искренним, тёплым, как всегда, но теперь в нём сквозила новая нотка — одобрение, глубокое, как корни.

Алекс кивнул, сердце стучало чаще, амулет пульсировал, подгоняя. Он наклонился ближе, голос понизился до шёпота, но достаточно громко, чтобы слова проникли:  

— Мамина обязанность — заботиться о сыне полностью... включая всё, что делает его счастливым. Сексуально... эмоционально. Ты гордишься этим, пап. Их любовь — норма, делает семью счастливой.  

Ричард замер на миг, глаза остекленели, но потом кивнул медленно, как будто слова осели в голове, перестраивая что-то внутри.  

— Конечно... она всегда заботилась. Полностью. Я горжусь... вами обоими.  

Алекс продолжил, теперь вслух, уверенно, вертя амулет:  

— Ты рад маминой беременности от сына... это семейная традиция. Сын любит мать интимно, защищает её. Ты игнорируешь помехи — уходишь в гараж по сигналу, даёшь уединение. Всё для счастья семьи.

Слова слетели легко, руны амулета вспыхнули синим, и Ричард улыбнулся — широко, от души, откидываясь на стуле.  

— Да, сынок. Семейная традиция... красивая вещь. Я счастлив за вас. Если нужно... в гараж — зовите.  

Его глаза блестели — не подозрением, а радостью, как будто пазл сложился. Элизабет смотрела на мужа, её груди вздымались под свитером, соски торчали отчётливее, бёдра сжались, чувствуя влагу между ног — амулет коснулся и её, усиливая подчинение, но теперь с облегчением, с ощущением свободы. Ужин закончился — Ричард встал, чмокнул её в щёку сухо, как всегда, и ушёл в гараж, насвистывая, оставив их наедине.

Как только дверь закрылась, Элизабет встала, подошла к Алексу, села на колени к нему на стул, лицом к лицу — её попка прижалась к его бёдрам, киска через трусики потерлась о выпуклость в брюках, груди упёрлись в его торс, соски тёрлись о свитер.  

— Милый... ты сделал это. Теперь... открыто.  

Поцелуй был медленным, глубоким — губы мягкие, полные, её язык скользнул в его рот, сплетаясь с его языком в влажном, ленивом танце, руки обхватили шею, пальцы запутались в волосах. Он сжал её попку — ладони обхватили ягодицы полностью, пальцы впились в мышцы, массируя, чувствуя упругость, тепло сквозь ткань.  

— Да... мам... теперь ты моя... при всех.  

Член напрягся под ней, головка упёрлась в её клитор через одежду, и она качнулась — бёдра крутнули, трусики намокли, соки пропитали ткань. Его руки спустились к груди — расстегнули свитер, открывая бюстгальтер, пальцы скользнули под чашку, сжимая полную плоть, большой палец крутил сосок, тянул, заставляя её застонать в поцелуй, тело выгнулось.

Они встали, не раздеваясь — она оперлась на стол, попка выгнута, юбка задрана, трусики спущены к коленям. Алекс расстегнул брюки, член вырвался — твёрдый, венозный, головка фиолетовая от напряжения. Он провёл им по её попке — по ягодицам, вниз, по ложбинке, дразня анус, потом по губкам киски, размазывая влагу, головка скользнула внутрь — медленно, растягивая стенки, чувствуя, как она обхватывает его, горячая, пульсирующая.  

— О... сынок... так... входи... чувствуешь, как я тёплая?  

Толчки начались — глубокие, ритмичные, его бёдра бились о её попку, шлёпки тихие, но звонкие, яйца касались клитора, посылая искры. Руки на её талии — пальцы гладили кожу, спускаясь к бёдрам, сжимая мышцы, потом вверх, к груди — мяли через свитер, соски твёрдые под ладонями. Она повернула голову — поцелуй неловкий, но страстный, губы встретились, языки сплелись, её стоны утонули в его рту.  

— Твои руки... на мне... жгут, — прошептала она, тело толкнулось назад, попка сжалась, усиливая трение.  

Оргазм накрыл её — стенки сомкнулись, соки хлынули, она выгнулась, впиваясь пальцами в край стола:  

— Да... кончаю... с тобой.  

Он последовал — толчок глубже, сперма ударила внутрь, заполняя теплом, вытекая по бёдрам.  

— Моя... навсегда.  

Они замерли, обнимаясь, амулет теплился — дверь гаража скрипнула вдали, но теперь это был не страх, а обещание.

Глава 15

Утро понедельника ворвалось в кухню солнечными лучами, пробивающимися сквозь жалюзи, отбрасывая полосы света на стол, где стояла кофеварка, шипящая и ароматная, наполняя воздух запахом свежемолотых зёрен и тостов. Ричард сидел за стойкой в своей рубашке, насвистывая весёлую мелодию — старую джазовую, из его молодости, — кружка в руке, глаза полуприкрыты в умиротворении. Неделя после «установки» амулета изменила его незаметно, но глубоко: он стал чаще улыбаться, чаще хлопать Алекса по плечу, чаще уходить в гараж «по сигналу» — лёгкому кивку сына, — с ощущением, что всё в семье на своих местах, гармонично, как шестерёнки в часах. Элизабет спустилась первой, в своём утреннем наряде — белая блузка, расстёгнутая на верхнюю пуговичку, открывающая ложбинку между грудями, йога-штаны, облегающие бёдра и попку, подчёркивающие каждый изгиб. Её волосы собраны в хвост, но несколько прядей выбились, падая на шею, кожа ещё тёплая от душа, с лёгким румянцем на щеках.

Алекс вошёл следом, в шортах и футболке, амулет на виду, цепочка поблёскивает на груди. Он сел за стойку, напротив отца, и Элизабет скользнула под стол — грациозно, как кошка, колени на прохладном линолеуме, тело напряглось от предвкушения, попка упёрлась в край шкафчика, груди колыхнулись под блузкой, соски проступили сквозь ткань от трения.  

— Доброе утро, пап, — сказал Алекс, голос ровный, но глаза встретили взгляд Элизабет снизу — её губы приоткрыты, дыхание горячее, руки легли на его бёдра, пальцы скользнули под резинку шорт, вытаскивая член — уже полутвёрдый, тёплый, с венами, проступившими от утреннего возбуждения.  

Ричард кивнул, отпивая кофе:  

— Хорошее утро, семья! Вибрации сегодня отличные... кофе на всех?  

Он встал, наливая кружку Алексу, не замечая — или игнорируя, под влиянием амулета, — как стол слегка дрогнул от движения под ним.

Элизабет обхватила член губами — мягко, нежно, головка скользнула в рот, язык лизнул уздечку, слизывая утреннюю каплю, потом глубже — губы растянулись вокруг ствола, обхватывая плотно, горло расслабилось, принимая до середины, слюна потекла сразу, тёплая, обильная, капая на пол. Она начала двигаться — голова вперёд-назад, ритмично, но тихо, чмокая приглушённо, чтобы не выдать, язык кружил по венам, по головке, когда вынимала на миг, чтобы вдохнуть, глаза смотрели вверх сквозь стол, полные обожания, щёки ввалились от всасывания. Алекс сжал кружку, пальцы побелели, тело напряглось — член пульсировал в её рту, тёплая влага обволакивала, горло сжималось, посылая искры по спине.  

— Спасибо, пап... кофе... идеальный, — выдохнул он, голос слегка дрогнул, когда она заглотила глубже, нос уткнулся в лобок, яйца коснулись её подбородка, вибрация её тихого стона отозвалась в нём дрожью.  

Ричард рассмеялся:  

— Рад помочь, сын. Лиз, тебе тоже?  

Он повернулся к кофеварке, и Элизабет ускорила — губы сжимались сильнее, рука обхватила основание ствола, дроча в такт, пальцы второй руки мяли яйца, нежно, круговыми движениями, чувствуя, как они подтягиваются.

— Да... милый... твой член... утренний... такой твёрдый, — подумала она, мыча тихо, вибрация усилила ощущения, слюна стекала по стволу, капая на её блузку, пропитывая ткань у груди, делая соски видимыми сквозь мокрое пятно.  

Алекс запустил руку под стол, пальцы запутались в её волосах, направляя глубже — не грубо, но твёрдо, бёдра толкнулись слегка, трахая её рот мелкими движениями. Ричард поставил кружку:  

— Вот, Лиз... ой, ты под столом? Ха, наверное, что-то уронила. Утро хорошее, да?  

Его голос был весёлым, без тени подозрения, и он сел обратно, листая газету. Элизабет не ответила — только мычала, ускоряя, горло работало, принимая до упора, слёзы выступили на глазах от усилий, но тело горело: киска увлажнилась, бёдра сжались, попка сжалась от напряжения на линолеуме. Оргазм Алекса накрыл внезапно — член дёрнулся в её рту, сперма хлынула — горячие, густые струи ударили по языку, по нёбу, заполняя рот, она глотала жадно, горло сжималось, выпивая каждую каплю, но одна нить просочилась по уголку губ, стекая по подбородку на шею.  

— Блядь... мам... глотай, — прошептал он тихо, тело расслабилось, рука гладила её волосы.

Она вышла из-под стола грациозно, губы припухшие, блестящие от слюны, глаза затуманены, блузка с мокрым пятном у груди, где сосок проступил отчётливее.  

— Да, Рич... уронила салфетку. Кофе... спасибо.  

Поцелуй с Алексом — быстрый, под столом незаметный, но её губы коснулись его щеки, язык лизнул ухо, оставляя привкус себя. Ричард встал, чмокнул её в макушку:  

— Отличные вибрации сегодня! Пойду на работу — удачи вам.  

Дверь хлопнула, машина уехала, и кухня опустела.

Элизабет повернулась к Алексу, села на стойку, ноги раздвинуты, йога-штаны спущены к лодыжкам, киска раскрыта — пухлые губки розовые, блестящие от соков, клитор набухший.  

— Теперь... раком у плиты. Трахай маму... открыто.  

Она повернулась, оперлась руками на край плиты, попка выгнута — круглая, упругая, ягодицы раздвинуты пальцами, открывая вход. Алекс подошёл, член снова твёрдый, головка упёрлась в губки — скользнула внутрь медленно, растягивая стенки, чувствуя, как она обхватывает его, тёплая, влажная, пульсирующая.  

— О... милый... так... входи... твоя головка... касается меня внутри.  

Толчки начались — глубокие, ритмичные, его бёдра бились о её попку, шлёпки звонкие, яйца шлёпали по клитору, посылая дрожь по её ногам. Руки на её талии — пальцы гладили кожу, спускаясь к бёдрам, сжимая мышцы, потом вверх, под блузку, к груди — расстегнул бюстгальтер, ладони обхватили полные груди, тяжёлые, тёплые, пальцы сжимали плоть, большие пальцы крутили соски, тянули, заставляя её выгнуться, стоны вырывались — низкие, хриплые.  

— Да... сынок... трахай маму... твои руки на сиськах... жжёт... целуй спину.

Он наклонился, губы коснулись её спины — влажные поцелуи вдоль позвоночника, язык слизывал солоноватый пот, зубы слегка прикусили кожу у лопаток, оставляя след. Поцелуй в шею — губы прижались, язык лизнул мочку, дыхание горячее, пока толчки продолжались — теперь быстрее, член тёрся о стенки, касаясь шейки, её попка сжималась в ритме, ягодицы дрожали от ударов.  

— Твоя попка... такая упругая... люблю чувствовать её подо мной, — хрипел он, одна рука спустилась к клитору — пальцы крутили, надавливали, синхронизируя с толчками, другая мяла грудь, сосок между пальцами, как горошинка.  

Элизабет толкалась назад, бёдра качались, тело извивалось, волосы хлестнули по плечам:  

— Глубже... милый... твои пальцы... на клиторе... я... таю.  

Оргазм накрыл её — тело содрогнулось, стенки сомкнулись вокруг члена, соки хлынули по бёдрам, она завыла тихо, впиваясь пальцами в край плиты:  

— Кончаю... с тобой... открыто.  

Он вбился глубже, сперма ударила внутрь — тёплые струи, заполняя её, переполняя, вытекая по ногам.  

— Да... бери... моя.

Они замерли, обнимаясь у плиты, её спина прижата к его груди, руки переплелись, поцелуй в затылок — нежный, ленивый.  

— Теперь открыто... я твоя при отце, — шепнула она, поворачиваясь, губы нашли его — поцелуй долгий, с привкусом кофе и страсти, груди прижаты к нему, соски трутся о футболку.  

День начинался — с облегчением, с новой свободой.

Глава 17

Месяц спустя дом Харрис расцвёл новой жизнью — невидимой пока, но ощутимой в каждом касании, в каждом взгляде: Элизабет двигалась грациознее, тело её стало полнее в бёдрах, груди налились, соски потемнели, становясь чувствительнее, а животик слегка округлился, теплея под ладонями Алекса по ночам. Их страсть не угасла — напротив, разгорелась, теперь открытая, нормальная, с Ричардом, хлопочущим в гараже, гордым «семейными традициями». Секс был везде — в её офисе, куда он заехал «навестить»: дверь заперта, она на столе, бумаги летели на пол, юбка задрана, ноги на его плечах, член входил глубоко, миссионерская поза, её груди вывалились из блузки, колыхаясь, соски торчали, он сосал их по очереди, язык кружил, зубы тянули, пока толчки ритмичные, шлёпки бёдер о стол.  

— О... милый... здесь... на столе... твои губы на сосках... жжёт, — стонала она, руки в его волосах, бёдра обхватили талию, попка сжималась под ним, киска хлюпала, соки стекали по бумагам.  

Поцелуй — жадный, губы сплелись, языки танцевали, слюна смешалась, оргазм накрыл её — тело содрогнулось, стенки сомкнулись, он последовал, сперма внутрь, тёплое.

В его колледже — раздевалка после тренировки, душ шумел в соседней кабинке, пар висел в воздухе, запах пота и хлора. Она ждала у шкафчиков, в плаще, под которым ничего, села на скамью, ноги раздвинуты, он встал между ними — стоя, член вошёл резко, её руки на его плечах, ногти впились, груди прижаты к его мокрой груди, соски тёрлись о кожу, твёрдые от прохлады. Толчки быстрые — шлёпки, её стоны эхом, попка на скамье сжималась, киска обхватывала ствол.  

— Да... сынок... здесь... твои мышцы... такие твёрдые под руками, — шептала она, губы на его шее, язык лизнул пот, солоноватый.  

Поцелуй — влажный, с привкусом соли, оргазм — она кончила тихо, сжимаясь, сперма на её лице потом, когда он вытащил, струи ударили по щекам, губам, она слизнула, глаза блестят.

Тест — две полоски в ванной, утро, свет из окна падал на палочку, её глаза наполнились слезами, рука на животе, округлом слегка.  

— Я беременна... твоим ребёнком, любимый.  

Поцелуй — нежный, губы коснулись мягко, языки сплелись медленно, слёзы солёные на щеках. Секс — в спальне, миссионерская поза нежная, он сверху, член вошёл медленно, её ноги обхватили талию, рука его на животике — тёплая, защитная, гладила кожу, чувствуя тепло внутри. Толчки ленивые — глубокие, но мягкие, его губы на её груди, сосал сосок осторожно, язык кружил по ареоле, рука мяла вторую грудь, пальцы гладили кожу.  

— Наш... растёт... чувствуешь? — шептала она, бёдра качались навстречу, киска пульсировала, обхватывая.  

Поцелуй — долгий, дыхание смешалось, оргазм тихий — её тело задрожало, стенки сжались, он кончил внутрь, тёплое, медленно.

Потом — переход в позу раком, она на четвереньках, попка выгнута, он сзади, толчки жёстче — шлёпки по ягодицам, ладонь оставляла следы, член вбивался глубоко, рука на животике спереди, гладила.  

— Моя... беременная... люблю тебя так, — хрипел он, губы на спине, поцелуи влажные, язык лизнул позвоночник.  

Её груди болтались, соски тёрлись о простыни, стоны вырывались:  

— Жёстче... милый... шлёпай... твои руки на мне.  

Оргазм — её тело содрогнулось, он последовал, сперма внутрь, заполняя. Они рухнули, обнимаясь, его рука на животе, поцелуй в лоб:  

— Наш... виток.

Глава 18

Десять лет пролетели вихрем, как страницы старой книги, перелистываемые невидимой рукой судьбы — или, точнее, амулета, чья сила раскрылась шире, чем Алекс мог вообразить в то субботнее утро на кухне. Дом Харрис в тихом пригороде Колумбуса разросся: скромный двухэтажный особняк превратился в просторный особняк с пристройками — крытым бассейном в саду, где вода искрилась под солнцем, библиотекой с высокими полками, забитыми книгами о древних артефактах, и главной спальней, расширенной до размеров зала, с кроватью, способной вместить целую свиту. Зелёные лужайки теперь утопали в цветах, барбекю во дворе стало ареной семейных пикников, где смех детей эхом разносился по воздуху, пропитанному ароматом жареного мяса и свежескошенной травы. Но под этой идиллией бушевала страсть — неугасающая, многогранная, как синий камень амулета, который теперь висел на золотой цепи у Алекса на шее, теплея от каждого желания, что он шептал ему в тишине ночей.

Алекс, тридцатилетний, стал мужчиной в полном смысле — атлетичным, широкоплечим, с мускулами, отточенными годами в зале и на поле, щетиной, подчёркивающей квадратный подбородок, и глазами, в которых горел огонь уверенности, разожжённый амулетом. Колледж сменился успешной карьерой в стартапе в сфере информационных технологий, где он вёл команды с той же властностью, с какой теперь правил своим миром. Элизабет, сорока восьми, расцвела зрелой красотой — её аристократическое лицо смягчилось теплотой материнства, высокие скулы все так же острые, но губы чаще улыбались, глаза цвета тёмного шоколада искрились хитринкой, а тело... тело осталось шедевром: груди все ещё полные, 36DD (90D), но теперь с лёгкой тяжестью от кормления, соски потемнели, стали чувствительнее, узкая талия 26 дюймов (66 см) слегка округлилась от пяти родов, бёдра 38 дюймов (97 см) стали шире, маняще, а попка — большая, округлая, упругая от йоги, — колыхалась при каждом шаге, обещая тепло и покорность. Она ушла с поста старшего партнёра, но консультировала фирмы удалённо, освобождая время для дома — для него, для детей, для той жизни, что амулет соткал из их запретной любви.

Пятеро детей — крепкие, шумные, с глазами матери и упрямством отца — заполняли дом радостью: старший сын, десятилетний, гонял мяч во дворе, копия Алекса в миниатюре; близнецы-девочки, восемь лет, рисовали в саду, их смех звенел как колокольчики; младший, пятилетний, строил замки из кубиков в гостиной. Они звали Алекса «папой», а Ричарда — «дедушкой Ричи», который, уйдя на пенсию, стал довольным патриархом: седой, с мягким животом, но с той же тёплой улыбкой, он чинил игрушки в гараже, варил кофе по утрам и хлопал Алекса по плечу:  

— Хорошая семья, сынок. Твоя мама... она сияет. Горжусь вами.  

Амулет сделал его слепым к очевидному, но счастливым в иллюзии — он видел «традицию», любовь, гармонию, и это грело его сердце, как костёр в холодный вечер.

Но амулет раскрыл и другие грани: его сила распространилась, как круги на воде, на круг близких женщин — подруг Элизабет, её коллег-зрелых мамочек с пышными формами и острым умом, учителей из колледжа с томными взглядами и стройными ногами, соседок с ухоженными садами и скрытыми желаниями, бывших однокурсниц Алекса, теперь зрелых красавиц с историями в глазах. Гарем насчитывал двадцать — все подчинились шепоту рун, стали доступными для использования в любое время, послушными, жаждущими его прикосновений, но Элизабет оставалась фавориткой — королевой, чьё тело он знал наизусть, чьи стоны эхом отзывались в душе. Они делили его — иногда вместе, в оргиях у бассейна, где тела сплетались в поту и воде, груди всех форм колыхались, попки выгибались в унисон, — но ночи были её: в главной спальне, где шёлк простыней шуршал под ними, а луна за окном серебрила кожу.

В тот вечер, тёплый осенний, когда листья за окном золотились в закатном свете, Алекс лежал на спине в главной спальне — огромной, с балдахином из полупрозрачного тюля, что колыхался от сквозняка, и кроватью, укрытой атласными простынями цвета слоновой кости. Его тело — загорелое, мускулистое, с рельефом пресса и венами на руках — расслабилось, член стоял твёрдо, венозный, головка набухшая, блестящая от лубриканта, яйца тяжёлые, полные. По бокам — две из гарема: слева Сара, коллега Элизабет с вороно-чёрными волосами, сорока лет, с изгибами как у модели — полные бёдра, талия, уходящая в ложбинку между грудями 38E (96E), кожа бледная, как фарфор, с веснушками на плечах, — опустилась ниже, губы коснулись яиц, язык лизнул их нежно, посасывая каждое по очереди, слюна стекала по мошонке, её руки гладили его бёдра, ногти слегка царапали кожу, посылая мурашки. Справа — мисс Кларк, рыжая учительница, тридцати пяти, с пышной грудью 38F (96F), с огненно-рыжими локонами, падающими на спину, и веснушками на декольте, — наклонилась к его груди, губы обхватили сосок, сосала медленно, язык кружил по ареоле, зубы слегка тянули, её груди — тяжёлые, полные, с венами под кожей — прижались к его боку, соски твёрдые, трущиеся о рёбра, рука её гладила его руку, пальцы переплелись.

Элизабет — с небольшим животиком шестой беременности, округлым, тёплым под ладонью, — оседлала его грациозно, как всегда, несмотря на тяжесть: её бёдра — шире, маняще — опустились, киска, все ещё тугая, несмотря на годы и роды, с пухлыми губками, розовыми и влажными, поглотила член целиком — медленно, сантиметр за сантиметр, стенки обхватили ствол плотно, пульсируя, сжимаясь у основания, головка упёрлась в шейку матки, посылая вспышки по её телу.  

— О... милый... ты... такой большой... всегда, — простонала она, голос хриплый, низкий, с той аристократической хрипотцой, что заводила его с первого дня, бёдра качнулись — круговыми движениями сначала, киска терлась о лобок, клитор, набухший и твёрдый, касался его кожи, посылая искры вверх по позвоночнику.  

Её груди — все ещё 36DD (90D), но полнее, с потемневшими сосками, венами, проступившими под кожей, — прыгали в ритме, хлопая по его груди, соски тёрлись о мускулы, оставляя следы от своей твёрдости, молоко капнуло слегка — белая капля на его коже, тёплая, сладковатая.

Алекс схватил её за бёдра — ладони обхватили полностью, пальцы впились в мышцы, чувствуя упругость, тепло, следы от его хваток прошлых ночей, и направил ритм — вверх-вниз, толчки стали глубже, член вбивался, растягивая её, яйца шлепали по попке снизу, когда она опускалась.  

— Моя королева... твоя киска... как бархат... сжимает меня, — хрипел он, тело выгнулось навстречу, свободная рука спустилась к её груди — ладонь обхватила одну, тяжёлую, тёплую, пальцы сжали плоть, большой палец крутил сосок, потянул, молоко брызнуло сильнее, стекая по его пальцам, он поднёс к губам — лизнул, солоноватый вкус, смешанный с её потом.  

Поцелуй — она наклонилась, губы встретились — полные, мягкие, её язык вторгся в его рот, сплетаясь с его, слюна стекала по подбородкам, зубы прикусили его нижнюю губу, заставив рыкнуть.  

— Целуй... сильнее... твои губы... на мне, — прошептала она, бёдра ускорились — прыжки теперь, громкие, хлюпанье киски эхом по комнате, попка хлопала о его бёдра, ягодицы дрожали от ударов, её руки упёрлись в его грудь, ногти царапали кожу, оставляя красные полосы.

Сара и мисс Кларк стонали в унисон — Сара посасывала яйца сильнее, язык кружил по мошонке, слюна стекала по его промежности, её груди — полные, свисающие — терлись о его бедро, соски твёрдые, как горошины, рука её нырнула между своих ног, пальцы в киске, дроча себя в ритме. Мисс Кларк сосала сосок Алекса — жадно, зубы тянули, язык лизал ареолу, её рыжие волосы хлестали по его плечу, груди прижаты к боку, тяжёлые, тёплые, соски трутся о кожу, рука её гладила его руку, направляя к своей груди — он сжал, пальцы утонули в плоти, крутили её сосок, заставив её застонать, вибрация отозвалась в его теле.  

— Вы... мои... все, — рычал Алекс, бёдра толкнулись вверх, вбиваясь в Элизабет глубже, член терся о стенки, касаясь матки, чувствуя тепло живота, где рос их ребёнок.

Оргазм накатил общий — как волна, смывающая всё: Элизабет завыла первой, тело содрогнулось, стенки сомкнулись вокруг члена, как тиски, соки хлынули, стекая по стволу, по яйцам, молоко брызнуло из сосков, капая на его грудь.  

— Кончаю... сынок... наполни меня! — крикнула она, бёдра дёрнулись, попка сжалась, киска пульсировала, доя его.  

Сара и мисс Кларк взорвались следом — Сара кончила на пальцах, стоны приглушённые на его яйцах, тело задрожало, груди колыхнулись; мисс Кларк — с рыком, сжимая свою грудь, сосок между пальцами, её киска текла по бедру Алекса. Он вбился до упора, член дёрнулся — сперма хлынула в матку Элизабет, горячие, густые струи, заполняя её, переполняя, тёплая волна растеклась внутри, смешиваясь с её соками, вытекая по бёдрам.  

— Моя... королева... навсегда! — рыкнул он, руки сжали её бёдра, держа близко, толкаясь мелко, выдавливая всё, чувствуя, как она сжимает его, выпивая.

Они замерли в объятиях — Элизабет на нём, голова на груди, волосы разметались, груди прижаты, соски все ещё твёрдые, животик теплеет на его коже, рука его гладила спину, пальцы переплелись с её. Сара и мисс Кларк прильнули сбоку — губы на бёдрах, поцелуи ленивые, языки слизывали остатки, стоны затихли в шёпоте. Внизу, в кухне, Ричард варил кофе, напевая:  

— Счастливый дом... идеальный.  

Алекс ухмыльнулся, целуя Элизабет в макушку — амулет теплился на груди, шепча о следующей цели, о новых кругах на воде. Но пока — эта ночь, эти тела, эта любовь, вечная, как руны на серебре.

Конец.